It was afternoon: great clouds stum

It was afternoon: great clouds stumbled across the sky, In the drowsy, half-dark room the young girl sat in a heap near the window, scarcely moving herself, as if she expected a certain timed happening, such as a visit, sunset, a command… Slowly she would draw the fingers of one hand across the back of the other, in the little hollows between the guides, and move her lips in the same sad, vexed way in which her brows came together, and like this too, her eyes would shift about, from the near, shadowed fields, to the west hills, where the sun had dropped a strip of light, and to the woods between, looking like black scars one minute, and like friendly sanctuaries the next, It was all confused… There was the room, too… The white keys of the piano would now and then exercise a fascination over her which would keep her whole body perfectly still for perhaps a minute. But when this passed, full of hesitation, her fingers would recommence the slow exploration of her hands, and the restlessness took her again.

Yes: It was all confused. She was going away: already she had said a hundred times during the afternoon- “I am going away… I am going away. I can’t stand it any longer.” But she had made no attempt to go, In this same position, hour after hour had passed her and all she could think was: “Today I’m going away, I’m tired here, I never do anything, It’s dead, rotten,”

She said, or thought it all without the slightest trace of exultation and was sometimes even methodical when she began to consider: “What shall I take? The blue dress with the rosette? Yes. What else? what else?” And then it would all begin again: “Today I’m going away. I never do anything.”

It was true: she never did anything. In the mornings she got up late, was slow over her breakfast, over everything-her reading, her mending, her eating, her playing the piano, cards in the evening, going to bed. It was all slow-purposely done, to fill up the day. And it was true, day succeeded day and she never did anything different.

But today something was about to happen: no more cards in the evening, every evening the same, with her father declaring: “I never have a decent hand, I thought the ace of trumps had gone! It’s too bad!” and no more: “Nellie, it’s ten o’clock- Bed!” and the slow unimaginative climb of the stairs. Today she was going away: no one knew, but it was so. She was catching the evening train to London.

“I’m going away. What shall I take? The blue dress with the rosette? What else?”

She crept upstairs with difficulty, her body stiff after sitting. The years she must have sat, figuratively speaking, and grown stiff! And as if in order to secure some violent reaction against it all she threw herself into the packing of her things with a nervous vigor, throwing in the blue dress first and after it a score of things she had just remembered. She fastened her bag: it was not heavy. She counted her money a dozen times. It was all right! It was all right. She was going away!

She descended into the now-dark room for the last time. In the dining room someone was rattling teacups, an unbearable, horribly domestic sound! She wasn’t hungry: she would be in London by eight-eating now meant making her sick. It was easy to wait. The train went at 6.18. She looked it up again: “Elden 6.13, Olde 6.18,
London 7.53.”

She began to play a waltz. It was a slow, dreamy tune, ta-tum, turn, ta-tum, turn, ta-tum, turn, of which the notes slipped out in mournful, sentimental succession. The room was quite dark, she could scarcely see the keys, and into the tune itself kept insinuating: “Elden, 6.13, Olde 6.18,” impossible to mistake or forget.
As she played on she thought: “I’ll never play this waltz again. It has the atmosphere of this room. It’s the last time!” The waltz slid dreamily to an end: for a minute she sat in utter silence, the room dark and mysterious, the air of the waltz quite dead, then the teacups rattled again and the thought came back to her: “I’m going
away!”

She rose and went out quietly. The grass on the roadside moved under the evening wind, sounding like many pairs of hands rubbed softly together. But there was no other sound, her feet were light, no one heard her, and as she went down the road she told herself: “It’s going to happen! It’s come at last!”

“Elden 6.13. Olde 6.18.”

Should she go to Elden or Olde? At the crossroads she stood to consider, thinking that if she went to Elden no one would know her. But at Olde someone would doubtless notice her and prattle about it. To Elden, then, not that it mattered. Nothing mattered now. She was going, was as good as gone!

Her breast, tremulously warm, began to rise and fall as her excitement increased. She tried to run over the things in her bag and could remember only “the blue dress with the rosette,” which she had thrown in first and had since covered over. But it didn’t matter. Her money was safe, everything was safe, and with that
thought she dropped into a strange quietness, deepening as she went on, in which she had a hundred emotions and convictions. She was never going to strum that waltz again, she had played cards for
the last, horrible time, the loneliness, the slowness, the oppression were ended, all ended.

“I’m going away!”

She felt warm, her body tingled with a light delicious thrill that was like the caress of a soft night-wind. There were no fears now. A certain indignation, approaching fury even, sprang up instead, as she thought: “No one will believe I’ve gone. But it’s true-I’m going at last.”

Her bag grew heavy. Setting it down in the grass she sat on it for a brief while, in something like her attitude in the dark room during the afternoon, and indeed actually began to rub her gloved fingers over the backs of her hands. A phrase or two of the waltz came back to her… That silly piano! Its bottom G was flat, had always been flat! How ridiculous! She tried to conjure up some sort of vision of London, but it was difficult and in the end she gave way again to the old cry: “I’m going away.” And she was pleased more than ever deeply.

On the station a single lamp burned, radiating a fitful yellowness that only increased the gloom. And worse, she saw no one and in the cold emptiness traced and retraced her footsteps without the friendly assurance of another sound. In the black distance all the signals showed hard circles of red, looking as if they could never
change. But she nevertheless told herself over and over again: ” I’m going away-I’m going away.” And later: “I hate everyone. I’ve changed until I hardly know myself.”

Impatiently she looked for the train. It was strange. For the first time it occurred to her to know the time and she pulled back the sleeve of her coat. Nearly six-thirty! She felt cold. Up the line every signal displayed its red ring, mocking her. “Six-thirty, of course, of course.” She tried to be careless. “Of course, it’s late, the train is late,” but the coldness, in reality her fear, increased rapidly, until she could no longer believe those words.

Great clouds, lower and more than ever depressing, floated above her head as she walked back. The wind had a deep note that was sad too. These things had not troubled her before, now they, also, spoke failure and foretold misery and dejection. She had no spirit, it was cold, and she was too tired even to shudder.

In the absolutely dark, drowsy room she sat down, telling herself: “This isn’t the only day. Some day I shall go. Some day.”

She was silent. In the next room they were playing cards and her father suddenly moaned: “I thought the ace had gone.” Somebody laughed. Her father’s voice came again: “I never have a decent hand! I never have a decent hand! Never!”

It was too horrible! She couldn’t stand it! She must do something to stop it! It was too much. She began to play the waltz again and the dreamy, sentimental arrangement made her cry.

“This isn’t the only day,” she reassured herself.” I shall go. Some day!”

And again and again as she played the waltz, bent her head and cried, she would tell herself that same thing:
“Some day! Some day!”

Результаты (русский) 1:

Это был день: большие облака наткнулся на небо, в сонном, половина тёмный номер молодая девушка сидела в кучу возле окна, едва двигаться сама, как будто она ожидается определенный временный происходит, такие посещения, закат, команда... Медленно она будет рисовать пальцами одной руки через спину другого, в маленькие впадины между направляющими, и переместить ее губы тоже, так же грустно, досадно в которой ее брови собрались вместе и как это ее глаза бы переложить, от ближайшем, затененных поля, Уэст-Хилс, где солнца упала полоса света и в лес между, глядя, как черный шрамы одну минуту, и как дружественные святилищ следующий, он был все путают... Там тоже был номер... Белые клавиши фортепиано теперь и после этого будут осуществлять увлечением над ее будет держать ее тело неподвижно, возможно на минуту. Но когда это прошло, полный колебаний, ее пальцы бы возобновить медленной разведке ее руки, и неугомонность взял ее снова.Да: Это было все путают. Она шла от: уже сказала она сто раз во второй половине-«я иду за... Я иду прочь. Я не могу больше.» Но она не сделала никаких попыток идти в этом же положении, был час после часа прошло ее и все, что она может думать: «сегодня, я иду, я устала здесь, я никогда не делать ничего, он мертв, гнилые,»Она сказала, или думал, что это все без малейшего следа ликование и иногда было даже методические, когда она начала рассматривать: «что я должен принимать? Голубое платье с розеткой? Да. Что еще? что еще?» И тогда он бы все снова начать: «сегодня я иду прочь. Я никогда не делать ничего.»Это было верно: она никогда не делал ничего. По утрам, когда она встала поздно был медленным ее во время завтрака, за все ее чтение, ее ремонта, ее едят, ее играет на фортепиано, карты вечером лечь спать. Это было все медленно специально сделано, чтобы заполнить вверх на день. И действительно, день удалось день и она никогда не делал ничего другого.Но сегодня что-то должно было случиться: не более карт в вечернее время, каждый вечер то же, с ее отцом объявив: «я никогда не имеют достойной стороны, я думал туз козыри пошли! Это очень плохо!» и не более: «Нелли, это десять часов-кровать!» и медленно воображения подняться по лестнице. Сегодня она собирается уходить: никто не знал, но это было так. Она ловила вечерний поезд в Лондон.«Я иду прочь. То, что принимают? Голубое платье с розеткой? Что еще?»Она ползли наверх с трудом, ее тело жесткой после заседания. Годы она должна сидел, образно говоря и выросла жесткой! Первое платье и как будто для того, чтобы обеспечить некоторые бурной реакции против него все она бросилась в упаковку из ее вещей с нервной силой, бросали в синий и после него Оценка вещей она только что вспомнил. Она крепится сумку: он не был тяжелым. Она насчитала ей деньги в десятки раз. Это было все в порядке! Это было все в порядке. Она собирается прочь!Она спустилась в комнату сейчас темно в последний раз. В столовой, кто-то стук чашки, невыносимо, ужасно внутреннего звука! Она не Голодная: она будет в Лондоне восемь есть теперь означает делать ее болезни. Это было легко ждать. Поезд отправился в 6.18. Она посмотрела его снова: «Элден 6.13, Olde 6.18,Лондон 7,53.»Она начала играть вальс. Это был медленный, мечтательная Мелодия, ta Тум, очередь, ta Тум, очередь, ta Тум, очередь, из которых отмечает выскользнула из подряд скорбные, сентиментальная. Комната была довольно темно, она едва могла видеть ключи, и в мелодию сам держал вкрадчивый: «Элден, 6.13, Olde 6.18,» невозможно ошибиться или забыть.Как она играла на она думала: «я никогда не играю этот вальс снова. Она имеет атмосфера этой комнаты. «Это в последний раз!» Вальс скользнул мечтательно к концу: на минуту, она сидела в полной тишине, номер темный и таинственный, в эфире вальс совсем мертвый, затем чашки гремели снова и обратно к ней пришла мысль: «я буду««««прочь!»Она выросла и тихо вышел. Траву на обочине переехал под вечер ветер, звучание, как много пар рук потер мягко вместе. Но был не звук, ее ноги были свет, никто не слышал ее и как она пошла вниз по дороге она сказала себе: «это будет происходить! Дошло наконец!»«Элден 6.13. Olde 6.18.»Она должна идти к Элден или Olde? На перекрестке, когда она остановилась для рассмотрения думая, что если она пошла Элден никто будет знать ее. Но в Olde кто-то будет несомненно заметили ее и говорили о нем. Чтобы Элден затем, не то чтобы это имело значение. Ничего теперь не имело значения. Она шла, как было!Ее груди, tremulously теплый, начал взлет и падение как ее волнение увеличилось. Она попытался запустить через вещи в сумку и могла вспомнить только «синем платье с розеткой, «который она брошена в первом и с тех пор были охвачены. Но это не имеет значения. Ее деньги было безопасно, все было безопасно и с этимдумал, что она упала в странной тишины, углубления, как она пошла на, в котором она была сто эмоции и убеждения. Она никогда не будет снова бренчать что вальс, она играла карты дляПоследний, ужасное время, одиночество, медлительность, угнетение были закончилась, все закончилось.«Я иду прочь!»Она почувствовала тепло, ее тело покалывали с легкие вкусные волнение, как ласка мягкой ночной ветер. Теперь было не опасения. Некоторые возмущения, приближается к ярости даже, напротив, вскочил, как она думала: «ни один будет верить, я пошел. Но это правда-я буду наконец.»Ее сумка росла тяжелая. Установив его в траве она сидела на нем на краткое время, в что-то вроде ее отношение в темной комнате во второй половине и действительно на самом деле начал тереть ее перчатках пальцы за спиной руки. Фразы или два вальса вернулся к ней... Что глупо фортепиано! Его дно G была плоской, всегда был плоский! Как смешно! Она пыталась в воображении своего рода видение Лондона, но это было трудно и в конце она снова дала старый Крик: «Я иду прочь.» И она более чем когда-либо глубоко удовлетворена.На станции одиночного огня горел, излучающий прерывистый желтизну, что только увеличение мрак. И что еще хуже, она увидела не один и в холодной пустоте проследил и retraced ее стопам без дружественных гарантии другой звук. В черный расстояние все сигналы показал жесткие круги красного, глядя, как будто они никогда не могизменения. Но она тем не менее сказал себя снова и снова: «я иду прочь-я иду прочь.» И позднее: «я ненавижу всех. Я прошел, до тех пор, пока я вряд ли знаю себя.»Нетерпеливо она посмотрела на поезд. Это было странно. В первый раз это произошло к ней, чтобы узнать время и она вытащил обратно рукав ее пальто. Почти шесть тридцать! Она чувствовал холод. Вверх по линии каждый сигнал отображается красное кольцо, насмешливый ее. «Шесть-тридцать, конечно, конечно.» Она пыталась быть небрежным. «Конечно, это поздно, поезд опаздывает,» но холодность, на самом деле страх, быстро, растет до тех пор, пока она больше не могла поверить эти слова.Great clouds, lower and more than ever depressing, floated above her head as she walked back. The wind had a deep note that was sad too. These things had not troubled her before, now they, also, spoke failure and foretold misery and dejection. She had no spirit, it was cold, and she was too tired even to shudder.In the absolutely dark, drowsy room she sat down, telling herself: “This isn’t the only day. Some day I shall go. Some day.”She was silent. In the next room they were playing cards and her father suddenly moaned: “I thought the ace had gone.” Somebody laughed. Her father’s voice came again: “I never have a decent hand! I never have a decent hand! Never!”It was too horrible! She couldn’t stand it! She must do something to stop it! It was too much. She began to play the waltz again and the dreamy, sentimental arrangement made her cry.“This isn’t the only day,” she reassured herself.” I shall go. Some day!”And again and again as she played the waltz, bent her head and cried, she would tell herself that same thing:“Some day! Some day!”

Результаты (русский) 3:

Он был во второй половине дня: большой "облака" наткнулся по небу, в сонном состоянии, половина в темной комнате эта девушка сидела в куче около окна, практически не движется сама, как если бы она была ожидать определенного промежутка времени происходит, например, поездки, закат, а команд ... медленно она хотела бы обратить внимание пальцы одной руки в задней части других, в мало проваливаться между направляющими, и ее губы в том же печальный,