Three Men in a BoatCHAPTER II.PLANS

Three Men in a Boat
CHAPTER II.
PLANS DISCUSSED. – PLEASURES OF "CAMPING-OUT," ON FINE NIGHTS. – DITTO, WET NIGHTS. – COMPROMISE DECIDED ON. – MONTMORENCY, FIRST IMPRESSIONS OF. – FEARS LEST HE IS TOO GOOD FOR THIS WORLD, FEARS SUBSEQUENTLY DISMISSED AS GROUNDLESS. – MEETING ADJOURNS.
WE pulled out the maps, and discussed plans.
We arranged to start on the following Saturday from Kingston. Harris and I would go down in the morning, and take the boat up to Chertsey, and George, who would not be able to get away from the City till the afternoon (George goes to sleep at a bank from ten to four each day, except Saturdays, when they wake him up and put him outside at two), would meet us there.
Should we "camp out" or sleep at inns?
George and I were for camping out. We said it would be so wild and free, so patriarchal like.
Slowly the golden memory of the dead sun fades from the hearts of the cold, sad clouds. Silent, like sorrowing children, the birds have ceased their song, and only the moorhen's plaintive cry and the harsh croak of the corncrake stirs the awed hush around the couch of waters, where the dying day breathes out her last.
From the dim woods on either bank, Night's ghostly army, the grey shadows, creep out with noiseless tread to chase away the lingering rear– guard of the light, and pass, with noiseless, unseen feet, above the waving river-grass, and through the sighing rushes; and Night, upon her sombre throne, folds her black wings above the darkening world, and, from her phantom palace, lit by the pale stars, reigns in stillness.
Then we run our little boat into some quiet nook, and the tent is pitched, and the frugal supper cooked and eaten. Then the big pipes are filled and lighted, and the pleasant chat goes round in musical undertone; while, in the pauses of our talk, the river, playing round the boat, prattles strange old tales and secrets, sings low the old child's song that it has sung so many thousand years – will sing so many thousand years to come, before its voice grows harsh and old – a song that we, who have learnt to love its changing face, who have so often nestled on its yielding bosom, think, somehow, we understand, though we could not tell you in mere words the story that we listen to.
And we sit there, by its margin, while the moon, who loves it too, stoops down to kiss it with a sister's kiss, and throws her silver arms around it clingingly; and we watch it as it flows, ever singing, ever whispering, out to meet its king, the sea – till our voices die away in silence, and the pipes go out – till we, common-place, everyday young men enough, feel strangely full of thoughts, half sad, half sweet, and do not care or want to speak – till we laugh, and, rising, knock the ashes from our burnt-out pipes, and say "Good-night," and, lulled by the lapping water and the rustling trees, we fall asleep beneath the great, still stars, and dream that the world is young again – young and sweet as she used to be ere the centuries of fret and care had furrowed her fair face, ere her children's sins and follies had made old her loving heart – sweet as she was in those bygone days when, a new-made mother, she nursed us, her children, upon her own deep breast – ere the wiles of painted civilization had lured us away from her fond arms, and the poisoned sneers of artificiality had made us ashamed of the simple life we led with her, and the simple, stately home where mankind was born so many thousands years ago.
Harris said:
"How about when it rained?"
You can never rouse Harris. There is no poetry about Harris – no wild yearning for the unattainable. Harris never "weeps, he knows not why." If Harris's eyes fill with tears, you can bet it is because Harris has been eating raw onions, or has put too much Worcester over his chop.
If you were to stand at night by the sea-shore with Harris, and say:
"Hark! do you not hear? Is it but the mermaids singing deep below the waving waters; or sad spirits, chanting dirges for white corpses, held by seaweed?" Harris would take you by the arm, and say:
"I know what it is, old man; you've got a chill. Now, you come along with me. I know a place round the corner here, where you can get a drop of the finest Scotch whisky you ever tasted – put you right in less than no time."
Harris always does know a place round the corner where you can get something brilliant in the drinking line. I believe that if you met Harris up in Paradise (supposing such a thing likely), he would immediately greet you with:
"So glad you've come, old fellow; I've found a nice place round the corner here, where you can get some really first-class nectar."
In the present instance, however, as regarded the camping out, his practical view of the matter came as a very timely hint. Camping out in rainy weather is not pleasant.
It is evening. You are wet through, and there is a good two inches of water in the boat, and all the things are damp. You find a place on the banks that is not quite so pud

Результаты (русский) 2:

Трое в лодке
Глава II.
ПЛАНЫ ОБСУДИЛИ. - Прелести "CAMPING-OUT" В погожие ночи. - DITTO, WET НОЧИ. - КОМПРОМИСС РЕШИЛ ON. - MONTMORENCY, первых впечатлениях. - Опасается , что он слишком хорош для этого мира, ОПАСЕНИЯ ВПОСЛЕДСТВИИ СНЯТЫ безосновательными. -. СОВЕЩАНИЕ откладывает
. Мы вытащили карты и обсудили планы
Мы договорились начать следующую субботу от Кингстона. Харрис и я пошел бы вниз утром, и взять лодку до Чертей, и Джордж, который не смог бы уйти от города до обеда (Джордж засыпает в банке от десяти до четырех каждый день, кроме субботы, когда они будить его и посадили его на улице в двух), встретит нас там.
мы должны "ночевать под открытым небом" или спать в гостиницах?
Джордж и я были за лагерем. Мы сказали , что это будет так дико и свободно, так патриархально.
Золотая память о мертвом солнце медленно исчезает из сердец холодных, печальных облаков. Тихая, как скорбью дети, птицы прекратили свою песню, и только Мурхен игровая жалобный крик и резкий хрип коростеля размешивает благоговейное тишину вокруг кушетки вод, где умирающий день выдыхает ее последний.
Из туманных лесов на либо банк, призрачная армия Ночи, серые тени, выползают с бесшумной поступью , чтобы отогнать застревающее спинкой на страже света, и передать, бесшумными, невидимыми ногами, над развевающийся реки травой, и через воздыхания камыша; и ночь, на ее мрачном троне, складывает свои черные крылья над потемнения мира, и из своего призрачного дворца, освещенного бледными звездами, правит в тишине.
Затем мы запускаем нашу маленькую лодку в каком - нибудь тихом уголке, и палатка разбили , а скромный ужин приготовлен и съеден. Тогда большие трубы заполнены и освещена, и приятный чат объезжает в музыкальном полушепотом; в то время как, в паузах нашего разговора, река, играя вокруг лодки, удивительные старинные сказки и тайны, поет низкую песню старого ребенка , что он спел так много тысяч лет - будет петь так много тысяч лет , чтобы прийти, до его голос становится резким и старым - песня , которую мы, которые научились любить его меняющееся лицо, которые так часто прижались ее уступая груди, думаю, так или иначе, мы понимаем, что мы не могли сказать вам , в простых словах историю , которую мы слушать.
а мы сидим там, по ее краю, в то время как луна, которая любит его тоже, наклоняется, чтобы поцеловать его с поцелуем сестры, и бросает ее серебряные руки вокруг него clingingly; и мы наблюдаем, как она течет, когда - либо петь, либо шепча, чтобы встретить царя его, море - до голоса наши гаснут в тишине, а трубы выходят - пока мы, общим местом, каждый день молодые люди достаточно, чувствуют как ни странно , полный мыслей, наполовину печально, наполовину сладкий, и не заботятся или хотят говорить - пока мы не смеемся, и, поднявшись, постучать пепел от наших сгоревших труб, и сказать : "Спокойной ночи" , и, убаюканный плеск воды и шелест деревьев, мы засыпаем под большими, еще звездами, и мечтать о том , что мир снова молод - молодой и сладкий , как она имела обыкновение быть прежде чем столетия ладу и ухода были нахмурила прекрасное лицо, прежде чем ее детские грехи и безумства сделал старый ее любящее сердце - сладко , как она была в те далекие дни , когда, новый сделал мать, она кормила нас, своих детей, на ее собственной глубокой грудью - прежде чем козней окрашенного цивилизации заманил нас в сторону от ее любящими руками, и отравленных насмешки искусственности сделал нас стыдиться простой жизни мы вели с ней, и простой, статный дом , где человечество родился так много тысяч лет назад.
Харрис сказал:
"Как насчет того, когда шел дождь? "
Вы никогда не будить Харрис. Там нет стихов о Харрис - не дикая тоска по недостижимому. Харрис никогда "рыдает, он не знает , почему." Если глаза Харриса наполняются слезами, вы можете поспорить , что это происходит потому , что Харрис ели сырой лук, или положить слишком много Вустер над его измельчить.
Если вы должны были стоять на ночь на берегу моря с Харрисом, и сказать:
"Арк ! Разве вы не слышите ли это , но русалки поют глубоко под развевающимися вод;? или печальные духи поют панихид для белых трупов, принадлежащих морских водорослей " Харрис возьмет вас за руку и сказать:
.. "Я знаю , что это такое, старик, ты у меня холодок Теперь, вы пришли вместе со мной , я знаю местечко за углом здесь, где вы можете получить падение из лучших виски вы когда- либо пробовали - поставить вас прямо в мгновение ока ".
Гаррис всегда знает местечко за углом , где вы можете получить что - то блестящее в питьевой линии. Я считаю , что если вы встретили Гарриса в Раю (предполагая такую вещь , вероятно), он немедленно приветствовать вас с:
" Я так рад , что вы пришли, старина, я нашел хорошее местечко за углом здесь, где ты может получить некоторые действительно первоклассный нектара. "
В данном случае, однако, как считал ночевать под открытым небом, его практический взгляд на это дело стало очень своевременным намека. Кемпинг в дождливую погоду не нравится.
Это вечер. Вы промокли насквозь, и есть хорошие два дюйма воды в лодке, и все вещи отсырели. Вы найдете место на берегу , что это не совсем так пуд