The first half of the twenty-first

The first half of the twenty-first century will, I believe, be far more difficult, more unsettling, and yet more open than anything we have known in the twentieth century. I say this on three premises, none of which I have time to argue here. The first is that historical systems, like all systems, have finite lives.

Результаты (русский) 1:

Первой половине двадцать первого века будет, я верю, будет гораздо более сложным, более тревожным и еще более открытой, чем мы знали в XX веке. Я говорю это на три помещения, ни один из которых я есть время, чтобы спорить здесь. Во-первых, что исторические системы, как и все системы, имеют конечное жизнь.

Результаты (русский) 2:

В первой половине двадцать первого века будет, я считаю, гораздо труднее, более тревожным, и еще более открытой, чем все мы знали в ХХ веке. Я говорю это на трех помещений, ни один из которых у меня есть время, чтобы спорить здесь. Во-первых, исторические системы, как и все системы, имеют конечные жизнь.

Результаты (русский) 3:

В первой половине двадцать первого века, я думаю, будет гораздо труднее, печаль, и еще не более чем что-либо в XX столетии. Я говорю это по три помещения, ни одна из которых я время спорить здесь. Первый заключается в том, что исторические системы, как и во всех системах, не ограниченных людей.