The ovation at the Theatre des Cham

The ovation at the Theatre des Champs-Elysees in Paris began even before the curtain went up. Simply the announcement of his name threw the audience into a frenzy. When he stepped onstage he was greeted with a burst of applause that went on for half a minute; after he danced he took 30 curtain calls. It was 1961, and Rudolf Nureyev was giving his first performance in the West after his defection.

Last October, after the premiere of a new production of "La Bayadere" he had choreographed for the Paris Opera Ballet, he stepped onstage for the last time. Rumors that he was sick with AIDS had been circulating for years; now he was so frail he had to be supported by two dancers. But the moment he appeared the stage was bombarded with flowers, and the theater rang with cheers and applause that didn't let up for a full 10 minutes. Here was frenzy of a different sort-no longer laced with anticipation and excitement, but abounding in love, gratitude and a wealth of memories. The substance of Nureyev's career ended long before he died last week at 54 in Paris; his death didn't change the dance world, But his life certainly did.

There had been sensational dancers before Nureyev's Western debut-Nijinsky, most prominently-and sensational dancers came along later, especially Mikhail Baryshnikov. But nobody has ever set the public afire the way Nureyev did in his prime. The raw vigor of his flamboyant leaps, the animal rapture that propelled him in huge turns around the stage, the passion that smoldered as he bent over his partner-it was all excess, and it was all gorgeous. People screamed in their seats. In a dance world accustomed to George Balanchine's first law-"Ballet is woman"-Nureyev made ballet male. In doing so he introduced startling new possibilities, not only for glamour and excitement but for genuine drama on the ballet stage. His history-making partnership with Margot Fonteyn, crown jewel of Britain's Royal Ballet and 18 years his senior, exemplified the new order at its most exalted. Ballet was never more gripping, never more transporting, than when her perfect poise met his ardent theatricality.


Nureyev was born in 1938 on a train, speeding along the banks of Lake Baikal near Mongolia-a fitting start to a life that would be forever on the move. His mother was on her way to join his father, a soldier. Eventually the family settled in Ufa, a remote provincial capital. "My chief memory is of hunger-consistent hunger," he wrote in an autobiographical account. His first glimpse of ballet came during a New Year's Eve performance by the local ballet troupe, an event that turned his heart and mind irrevocably toward dancing. He studied with local teachers, but he couldn't begin serious training until he was 17, when he finally managed to get himself to the Kirov Ballet school in Leningrad. After three fervent years of study he joined the company. His talent and his rebellious spirit made him well known to the authorities, especially after he made a vociferous, though futile, argument in favor of nurturing artistic individuality.

Nureyev bolted for freedom in June 1961, as the Kirov was waiting at Le Bourget airport outside Paris to board a flight for London. His Paris performances had been received with great enthusiasm, so when the company director told him he was not flying to London after all-he was being summoned home to dance at the Kremlin-he knew the authorities feared he would defect. Two French police inspectors were standing nearby. He rushed into their arms and gasped, "I want to stay!"

For the next three decades, he danced-virtually nonstop, as if his childhood deprivations had made him ravenous for movement. He toured with ballet companies and pickup troupes, he devoured the classics and then went on to such contemporary masters as Martha Graham, Paul Taylor and George Balanchine. He turned to choreography and restaged such classics as "Swan Lake" and "Sleeping Beauty" to give greater glory to the male roles. He never made a permanent home with any company, although after an electrifying appearance with the staid and gracious Royal Balletin "Giselle" he became a longtime guest artist with the troupe. ("It was as if a wild animal had been let loose in a drawing room," wrote a British journalist about his London debut.) For six years he directed the Paris Opera Ballet; even then, he continued dancing. At night, he geared up in fashionable leathers and hit the clubs, often with friends from the Andy Warhol crowd. Once, after a 1967 performance in San Francisco, he was carousing with Fonteyn in the Haight-Ashbury district when the police arrived in response to a noise complaint, sending the guests fleeing. The police found the two hiding on nearby rooftops; they spent five hours in jail before being bailed out.

During the 1970s, as he approached 40, critics started asking him when he was going to quit. He hated the question, but his performances were becoming threadbare. His technique had always been patchy, probably owing to his late start; what he lacked in form and placement he made up for in power and magnetism. Inevitably, those gifts faded with age. His performances grew worse, then became grotesque. He wouldn't stop. "I am still going strong," he insisted last year. "The critics? I ignore them."

What began in splendor was ending in pathos. The dancing was agony to watch, the choreography too bombastic to be a lasting legacy. In the end, perhaps death saved that part of Nureyev he most treasured-the Nureyev of legend. May his memory soar.

Результаты (русский) 1:

Овации в театр des Champs-Elysees в Париже начал даже до того, как занавес пошли вверх. Просто объявление о его имя бросил аудитории в исступлении. Когда он вышел на сцену он был встречен с взрывом аплодисментов, что пошли полминуты; После того, как он танцевал он принял 30 занавес звонков. Это был 1961, и Рудольф Нуреев давал его первое выступление на Западе после его бегства.В октябре прошлого года после премьеры нового производства «Баядерка», он хореографом для Парижской оперы и балета, он вышел на сцену в последний раз. Слухи, что он был болен СПИДом был циркулирующих в течение года; Теперь он был настолько хрупкой он должен был быть поддержаны двумя танцорами. Но момент, когда он появился на сцене был обстреляли с цветами, и театр позвонили с возгласы и аплодисменты не унимался для полного 10 минут. Здесь была веселая другого рода нет больше зашнурованный с нетерпением и волнением, но любовь, благодарность и множество воспоминаний. По существу Нуриева карьера закончилась задолго до того, как он скончался на прошлой неделе на 54 в Париже; его смерть не изменить мир танца, но его жизнь, конечно же.Там был сенсационным танцоров перед Нуриева западных дебют Нижинский, наиболее заметно- и сенсационные танцоров пришел позже, особенно Михаил Барышников. Но никто никогда не поставило республиканской общественности образом Нуриев сделал в его премьер. Сырой силой его яркий МПДООС, животных восторг, которые и побудили его в огромный повороты вокруг сцены, страсть, которая smoldered как он наклонился над его партнера это все излишки, и было все великолепна. Люди кричали в свои места. В мире танца, привыкли Джорджа Баланчина первый закон-«балет является женщина»-Нуриев сделал балет мужчин. При этом он представил потрясающие новые возможности, не только для гламур и впечатлений, но и для подлинной драмы на сцене балета. Его истории решений партнерство с Марго Фонтейн, жемчужиной британского Королевского балета и 18 лет его старший, примером нового порядка на его наиболее возвышенные. Балет был никогда не более захватывающим, транспортировки никогда не больше, чем когда ее совершенным самообладанием встретил его горячим театральность.Нуриев родился в 1938 году на поезде, ускорения вдоль берегов озера Байкал вблизи Монголии а установку старт в жизни, что бы навсегда на ходу. Его мать была на ее пути, чтобы присоединиться к его отец, солдатом. В конце концов семья обосновалась в Уфе, удаленных столица провинции. «Мой главный память голода последовательное голода,» он пишет в автобиографическое повествование. Его первый проблеск балета пришли во время выступления в канун нового года местные балетной труппы, событие, которое превратили его сердце и разум безвозвратно к танцы. Он учился с местными учителями, но он не мог начать серьезную подготовку, до тех пор, пока он был 17, когда он, наконец, удалось получить себя в Кировский балет школу в Ленинграде. После трех лет искренне исследования он присоединился к компании. Его талант и его бунтарский дух сделал его хорошо известно властям, особенно после того, как он сделал громкие, но тщетно, аргумент в пользу воспитание творческая индивидуальность.Нуриев запер за свободу в июне 1961 года, как Кировской ждал в аэропорту Ле Бурже за пределами Парижа на борт рейса для Лондона. Его спектакли в Париже были получены с большим энтузиазмом, поэтому когда директор компании сказал ему, что он не был полет в Лондон после вызвали все он дом танцевать на Кремль он знал, что власти опасались, что он бы дефект. Два французских полицейских инспекторов стояли рядом. Он бросился в свои руки и ахнул, «я хочу остаться!»For the next three decades, he danced-virtually nonstop, as if his childhood deprivations had made him ravenous for movement. He toured with ballet companies and pickup troupes, he devoured the classics and then went on to such contemporary masters as Martha Graham, Paul Taylor and George Balanchine. He turned to choreography and restaged such classics as "Swan Lake" and "Sleeping Beauty" to give greater glory to the male roles. He never made a permanent home with any company, although after an electrifying appearance with the staid and gracious Royal Balletin "Giselle" he became a longtime guest artist with the troupe. ("It was as if a wild animal had been let loose in a drawing room," wrote a British journalist about his London debut.) For six years he directed the Paris Opera Ballet; even then, he continued dancing. At night, he geared up in fashionable leathers and hit the clubs, often with friends from the Andy Warhol crowd. Once, after a 1967 performance in San Francisco, he was carousing with Fonteyn in the Haight-Ashbury district when the police arrived in response to a noise complaint, sending the guests fleeing. The police found the two hiding on nearby rooftops; they spent five hours in jail before being bailed out.During the 1970s, as he approached 40, critics started asking him when he was going to quit. He hated the question, but his performances were becoming threadbare. His technique had always been patchy, probably owing to his late start; what he lacked in form and placement he made up for in power and magnetism. Inevitably, those gifts faded with age. His performances grew worse, then became grotesque. He wouldn't stop. "I am still going strong," he insisted last year. "The critics? I ignore them."What began in splendor was ending in pathos. The dancing was agony to watch, the choreography too bombastic to be a lasting legacy. In the end, perhaps death saved that part of Nureyev he most treasured-the Nureyev of legend. May his memory soar.

Результаты (русский) 3:

те овации в театре des Champs - Elysees в париже началось еще до того, как занавес поднялся.просто объявления его имя бросил зрителей в бешенство.когда он вышел на сцену, он был встречен взрывом аплодисментов, что длилось полминуты; после того, как он танцевал он взял 30 занавес звонков.это было в 1961 году, и рудольфа нуреева дает его первое выступление на западе после его побега.

в октябре прошлого года, после премьеры нового производства "ла bayadere" он хореографии для парижской оперы и балета, он вышел на сцену в последний раз.слухи о том, что он был больным спидом был циркулирующих в течение многих лет; сейчас он был так слаб, он должен был быть поддержкой двух танцовщиц.но в тот момент, когда он появился на сцене были завалены цветами,и театр позвонил с приветствия и аплодисменты, которые не отпускает целых 10 минут.здесь был ажиотаж иного рода не завязала с нетерпением и волнение, но многие в любви, благодарности и множество воспоминаний.содержание нуреева - карьера закончилась, задолго до того, как он умер на прошлой неделе 54 в париже, его смерть не изменит мир танца, но жизнь его, конечно.

там был сенсационный танцоров до нуреева западных дебют nijinsky, в основном и сенсационных танцоров пришли позже, особенно михаил барышников.но никто никогда не установить государственные горели, как нуреев в расцвете сил.сырье энергией его пламенного мпдоос, животное, восторг, что позволило ему в огромных вращается вокруг сцены,страсти, которые тлели, как он наклонился, его напарник, все это было избыточным, и все это было великолепно.люди кричали в места.в мир танца, привыкли к джордж баланчин первый закон - "- балет - женщина" - балет нуриева, мужчины.при этом он представил новые поразительные возможности не только для блеск и волнение, но подлинная драма о балетной сцене.