It was the view which finally made

It was the view which finally made us take the place. Our nearest neighbours lived verynear. We had two sets of them,1 as a matter of fact, almost in the same house with us. One was the peasantfamily. Our other neighbours were the owners of the villa. They were a curious people, our proprietors. An old husband, grey, listless, tottering,seventy at least; and a signora of about forty, short, very plump, with tiny fat hands and feet and a pair ofvery large, very dark eyes, which she used with all the skill of a born comedian.
But we had found other reasons, after a few days' residence,2 for liking the house. Ofthese the most cogent was that, in the peasant's youngest child, we had discovered the perfect play-fellowfor our own small boy. Between little Guido - for that was his name - and the youngest of his brothers and sisters there was a gap of seven years. He was between six and seven years old and as precocious, self-assured, and responsible as the children of the poor generally are.
Though fully two and a half years older than little Robin - and at that age thirty months arecrammed with half a lifetime's experience4 - Guido took no undue advantage of his superiorintelligence and strength. I have never seen a child more patient, tolerant, and untyrannical. He neverlaughed at Robin; he did not tease or bully, but helped his small companion when he was in difficulties andexplained when he could not understand. In return, Robin adored him, regarded him as the model and perfectBig Boy, and slavishly imitated him in every way he could.
Guido was a thoughtful child, given to brooding.6 One would find him sitting in a corner byhimself, chin in hand, elbow on knee, plunged in the profoundest meditation. And sometimes, even inthe midst of the play, he would suddenly break off, to stand, his hands behind his back,7 frowning andstaring at the ground. And his eyes, if one looked into them, were beautiful in their grave and pensive calm.
They were large eyes, set far apart and, what was strange in a dark-haired Italian child, of a luminous pale blue-grey colour. They were not always grave and calm, as in these pensive moments.When he was playing, when he talked or laughed, they lit up. Above those eyes was a beautiful forehead, highand steep and domed in a curve that was like the subtle curve of a rose petal.8 The nose was straight, the chinsmall and rather pointed, the mouth drooped a little sadly at the corners.
My gramophone and two or three boxes of records arrived from England. Guido wasimmensely
interested. The first record he heard, I remember, was that of the slow movement of Bach'sConcerto in D Minor for two violins. That was the disc I put on the turn-table.
Guido came to a halt in front of the gramophone and stood there, motionless, listening. His pale blue-grey eyes opened themselves wide; making a little nervous gesture that I had often noticed inhim before, he plucked at his lower lip with his thumb and forefingers.
After lunch he reappeared. 'May I listen to the music now?' he asked. And for an hour he sat there in front of the instrument, his head cocked slightly on one side, listening while I put one disc afteranother. Thenceforward he came every afternoon. What stirred him almost more than anything was the Coriolan overture. One day he mademe play it three or four times in succession; then he put it away.
'I don't think I want to hear that any more,' he said.
'Why not?'
'It's too... too...' he hesitated, 'too big,' he said at last. ' I don't really understand it. Play me the one that goes like this.' He hummed the phrase from the D Minor Concerto. 'Do you like that one better?' I asked. He shook his head. 'No, it's not that exactly. But it's easier.' 'Easier?' It seemed to me rather a queer word to apply to Bach. In due course, the piano arrived. After giving him the minimum of preliminary instruction, I let Guido loose on it. He made excellent progress. Every afternoon, while Robin was asleep, hecame for his concert and his lesson. But what to me was more interesting was that he had begun to make uplittle pieces on his own account. He had a passion for canons. When I explained to him the principles of theform he was
enchanted. 'It is beautiful,' he said, with admiration. 'Beautiful, beautiful. And so easy!'
Again the word surprised me. But in the invention of other kinds of music he did not show himself so fertile11 as I hadhoped. 'He's hardly a Mozart,' we agreed, as we played his little pieces over. I felt, it must beconfessed, almost aggrieved. He was not a Mozart. No. But he was somebody, as I was to find out, quite extraordinary. It was one morning in the early summer that I made the discovery. I was sitting in the warm shade ofour balcony, working. Absorbed in my work, it was only, I suppose, after the silence had prolonged itselfa considerable time that I became aware that the children were making remarkably little noise. Knowingby experience that when children are quiet it generally means that they are absorbed in some deliciousmischief,got up from my chair and looked over the balustrade to see what they were doing. I expected tocatch them dabbling in water, making a bonfire, covering themselves with tar. But what I actually sawwas Guido, with a burnt stick in his hand, demonstrating on the smooth paving-stones of the path, that thesquare on the hypotenuse of a right-angled triangle is equal to the sum of the squares on the other twosides. Robin listened, with an expression on his bright, freckled face of perfect incomprehension. Guido implored: 'But do just look at this. It's so beautiful. It's so easy.' So easy... The theorem of Pythagoras seemed to explain for me Guide's musical predilections. It was not an infant Mozart we had been cherishing; it was a little Archimedes with, like most of hiskind, an incidental musical twist. Leaning on the rail of the balcony, I watched the children below. I thought of the extraordinary thing I had just seen and of what it meant. I thought of the vast differences between human beings. We classify men by the colour oftheir eyes and hair, the shape of their skulls. Would it not be more sensible to divide them up intointellectual species?
There would be even wider gulfs between the extreme mental types than between a Bushman and a Scandinavian.

Результаты (русский) 1:

It was the view which finally made us take the place. Our nearest neighbours lived verynear. We had two sets of them,1 as a matter of fact, almost in the same house with us. One was the peasantfamily. Our other neighbours were the owners of the villa. They were a curious people, our proprietors. An old husband, grey, listless, tottering,seventy at least; and a signora of about forty, short, very plump, with tiny fat hands and feet and a pair ofvery large, very dark eyes, which she used with all the skill of a born comedian. But we had found other reasons, after a few days' residence,2 for liking the house. Ofthese the most cogent was that, in the peasant's youngest child, we had discovered the perfect play-fellowfor our own small boy. Between little Guido - for that was his name - and the youngest of his brothers and sisters there was a gap of seven years. He was between six and seven years old and as precocious, self-assured, and responsible as the children of the poor generally are. Though fully two and a half years older than little Robin - and at that age thirty months arecrammed with half a lifetime's experience4 - Guido took no undue advantage of his superiorintelligence and strength. I have never seen a child more patient, tolerant, and untyrannical. He neverlaughed at Robin; he did not tease or bully, but helped his small companion when he was in difficulties andexplained when he could not understand. In return, Robin adored him, regarded him as the model and perfectBig Boy, and slavishly imitated him in every way he could. Guido was a thoughtful child, given to brooding.6 One would find him sitting in a corner byhimself, chin in hand, elbow on knee, plunged in the profoundest meditation. And sometimes, even inthe midst of the play, he would suddenly break off, to stand, his hands behind his back,7 frowning andstaring at the ground. And his eyes, if one looked into them, were beautiful in their grave and pensive calm. They were large eyes, set far apart and, what was strange in a dark-haired Italian child, of a luminous pale blue-grey colour. They were not always grave and calm, as in these pensive moments.When he was playing, when he talked or laughed, they lit up. Above those eyes was a beautiful forehead, highand steep and domed in a curve that was like the subtle curve of a rose petal.8 The nose was straight, the chinsmall and rather pointed, the mouth drooped a little sadly at the corners. My gramophone and two or three boxes of records arrived from England. Guido wasimmensely interested. The first record he heard, I remember, was that of the slow movement of Bach'sConcerto in D Minor for two violins. That was the disc I put on the turn-table. Guido came to a halt in front of the gramophone and stood there, motionless, listening. His pale blue-grey eyes opened themselves wide; making a little nervous gesture that I had often noticed inhim before, he plucked at his lower lip with his thumb and forefingers. После обеда он появился. «Возможно я слушать музыку сейчас?» спросил он. И на час, он сидел там перед инструмент, его голова слегка склонил на одной стороне, прослушивания, пока я ставлю один диск afteranother. Этого времени он пришел каждый день. Что вызвало его почти больше, чем что-нибудь было увертюры Кориолан. Один день он mademe играть три или четыре раза подряд; Затем он положил ее прочь. «Я не думаю, что я хочу услышать что больше»,-сказал он. «Почему бы нет?» «Это слишком... слишком...' он колебался, «слишком большой,» сказал он наконец. «Я действительно не понимаю. Играть меня тот, который идет как это.» Он напевал фразу из незначительных концерт D. «Вам нравится, что один лучше»? Я спросил. Он покачал головой. «Нет, это не точно. Но это проще.» «Проще?» Мне казалось довольно странное слово, чтобы применить к Бах. В надлежащее время фортепиано прибыли. После предоставления ему минимум предварительных инструкций, я пусть Гвидо свободно на нем. Он сделал значительный прогресс. Каждый день, в то время как Робин спал, hecame на его концерт и его урок. Но то, что мне было более интересно было, что он начал делать uplittle штук на свой счет. Он имел страсть к канонам. Когда я объяснил ему принципы формы он был Очарованный. «Это красивый,» сказал он, с восхищением. «Красивая, красивая. И так легко!» Again the word surprised me. But in the invention of other kinds of music he did not show himself so fertile11 as I hadhoped. 'He's hardly a Mozart,' we agreed, as we played his little pieces over. I felt, it must beconfessed, almost aggrieved. He was not a Mozart. No. But he was somebody, as I was to find out, quite extraordinary. It was one morning in the early summer that I made the discovery. I was sitting in the warm shade ofour balcony, working. Absorbed in my work, it was only, I suppose, after the silence had prolonged itselfa considerable time that I became aware that the children were making remarkably little noise. Knowingby experience that when children are quiet it generally means that they are absorbed in some deliciousmischief,got up from my chair and looked over the balustrade to see what they were doing. I expected tocatch them dabbling in water, making a bonfire, covering themselves with tar. But what I actually sawwas Guido, with a burnt stick in his hand, demonstrating on the smooth paving-stones of the path, that thesquare on the hypotenuse of a right-angled triangle is equal to the sum of the squares on the other twosides. Robin listened, with an expression on his bright, freckled face of perfect incomprehension. Guido implored: 'But do just look at this. It's so beautiful. It's so easy.' So easy... The theorem of Pythagoras seemed to explain for me Guide's musical predilections. It was not an infant Mozart we had been cherishing; it was a little Archimedes with, like most of hiskind, an incidental musical twist. Leaning on the rail of the balcony, I watched the children below. I thought of the extraordinary thing I had just seen and of what it meant. I thought of the vast differences between human beings. We classify men by the colour oftheir eyes and hair, the shape of their skulls. Would it not be more sensible to divide them up intointellectual species? Там будет еще шире заливы между экстремальных психических типов, чем между бушменов и скандинавских.

Результаты (русский) 2:

Это был взгляд, который, наконец, сделали нам занять место. Наши ближайшие соседи жили verynear. У нас было два набора из них, 1 в самом деле, почти в том же доме с нами. Один из них был peasantfamily. Наши соседи были владельцы виллы. Они были любознательные люди, наши собственники. Старый муж, серый, вялый, шатаясь, по крайней мере, семьдесят; и синьора около сорока, короткие, очень пухлые, с крошечными жира рук и ног и пару ofvery большой, очень темными глазами, которые она использовала со всей ловкостью родился комик.
Но мы нашли другие причины, после нескольких Резиденция дней ", 2 для симпатии дом. Ofthese наиболее убедительным, что, в младшего ребенка крестьянина, мы обнаружили идеальный плей-fellowfor наш собственный маленький мальчик. Между маленькой Гвидо - так его имя - и младший из его братьев и сестер было разрыв в семь лет. Он был между шесть и семь лет, и, как по годам, уверен в себе, и ответственность как дети бедных, как правило есть.
Хотя полностью два с половиной года старше маленького Робина - и в этом возрасте тридцати месяцев arecrammed с половиной целой жизни experience4 - Гвидо не взяли злоупотреблять его superiorintelligence и силы. Я никогда не видел ребенка более терпеливы, терпимы, и untyrannical. Он neverlaughed на Робина; он не дразнить или хулиган, но помог небольшой спутник, когда он был в трудностях andexplained, когда он не мог понять. В свою очередь, Робин обожали его, рассматривать его в качестве модели и perfectBig Мальчик и рабски подражали ему во всем, он мог.
Гвидо был вдумчивым ребенком, уделять brooding.6 Можно было бы найти, что он сидит в углу byhimself, подбородок в руке , локоть на колено, погрузился в глубочайший медитации. А иногда, даже Inthe посреди спектакля, он вдруг разорвать, стоять, заложив руки за спину, 7 хмурится andstaring на землю. И глаза, если смотреть в них, были прекрасны в своей могиле и задумчивый спокойствие.
Они были большие глаза, широко расставленные, и, что было странно, в темноволосой итальянского ребенка, светящейся светло-серо-голубой цвет. Они не всегда были могилы и спокойно, как в этих задумчивый moments.When он играл, когда он говорил или смеялся, они загорелись. Над эти глаза было прекрасным лбом, highand крутой и куполом в кривой, которая была, как тонкий кривой розы petal.8 нос прямой, chinsmall и довольно указал, рот опустились немного грустно по углам.
Мой граммофон и два или три коробки записей прибыл из Англии. Гвидо wasimmensely
интересно. Первая запись, он услышал, я помню, было то, что в медленном движении Bach'sConcerto ре минор для двух скрипок. Это было диска я положил на стол оборота.
Гвидо остановился перед граммофона и стоял неподвижно, прислушиваясь. Его бледные серо-голубые глаза открылись сами широкий; делая немного нервный жест, который я часто замечал inhim раньше, он сорвал на нижней губе с его большим и указательным пальцами.
После обеда он снова появился. "Могу ли я слушать музыку теперь? он спросил. И в течение часа он сидел там в передней части прибора, его голова слегка наклонил набок, прислушиваясь, пока я положил одну диска afteranother. Впредь он пришел каждый день. Что влекло почти больше, чем что-либо было увертюра Кориолан. Однажды он mademe играть это три или четыре раза подряд; Затем он положил его.
"Я не думаю, что я хочу услышать, что больше", сказал он.
"Почему нет?"
"Это слишком ... слишком ... он колебался," слишком большой ", сказал он наконец. "Я действительно не понимаю. Сыграй мне ту, что идет как это. Он напевал фразу из ре минор Концерт. 'Вам нравится, что один лучше? Я спросил. Он покачал головой. "Нет, это не то, что именно. Но это легче. 'Полегче?' Мне казалось, довольно странное слово применить к Баху. В свое время, фортепиано прибыли. Дав ему минимум предварительного обучения, я позволяю Гвидо свободно на нем. Он сделал большой прогресс. Каждый день, в то время как Робин спала, hecame для его концерта и его уроке. Но то, что мне было более интересно, что он начал делать uplittle штук на свой ​​счет. Он имел страсть к канонам. Когда я объяснил ему принципы theform он
очарован. "Это красиво", сказал он, с восхищением. 'Красиво красиво. И так легко! »
Опять слово удивило меня. Но в изобретении других видов музыки, которую он не показал себя так, как я fertile11 hadhoped. Он вряд ли Моцарт, "мы договорились, как мы играли его на маленькие кусочки. Я чувствовал, что должен beconfessed, почти потерпевшая. Он не был Моцарт. Нет, но он был кто-то, как я был выяснить, довольно необычная. Это был один утром в начале лета, что я сделал открытие. Я сидел в теплой тени ofour балкон, работает. Погруженный в моей работе, это было только, как я полагаю, после тишина продлил itselfa значительного времени, что я стал осознавать, что дети делали удивительно мало шума. Knowingby опыт, что, когда дети тихо как правило, означает, что они будут поглощены в какой-то deliciousmischief, встал со стула и посмотрел через перила, чтобы посмотреть, что они делают. Я ожидал tocatch их вмешиваются в воде, что делает костер, прикрываясь дегтя. Но то, что я на самом деле sawwas Гвидо, с обожженной палкой в руке, демонстрируя на гладких тротуарный камней на пути, thesquare на гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов на других twosides. Робин слушала, с выражением на ярком, веснушчатый лицом совершенного непонимания. Гвидо умолял: «Но только посмотрите на это. Это так красиво. Это так просто. ' Так легко ... Теорема Пифагора казалось объяснить мне музыкальные пристрастия гида. Это не было детской Моцарт мы были лелея; это было немного Архимед с, как большинство из hiskind, случайно музыкальная поворот. Опираясь на перила балкона, я наблюдал, как дети ниже. Я думал о внеочередном что я только что видел и то, что он имел в виду. Я думал о значительных различий между людьми. Мы классифицируем людей по цвету oftheir глаз и волос, форма их черепов. Разве не было бы более разумным, чтобы разделить их intointellectual видов?
Там бы еще более широкие заливы между крайними типами психических, чем между бушменов и Скандинавские.

Результаты (русский) 3:

По мнению, наконец, было нас принять. Наших ближайших соседей проживают verynear. У нас было два набора их1 на самом деле, почти в том же доме с нами. Одним из них является peasantfamily. Других наших соседей были владельцы виллы. Они представляют собой любопытные люди, наши собственники. Старого мужа, серый, назначением послов Германии, колеблется,семьдесят по крайней мере; и помимо России во встрече участвовали примерно сорок, короткое замыкание,Очень пухлыми, с крошечными жир руками и ногами и пару ofvery большой, очень темные глаза, которые она используется со всеми навык a родился американский комик.
Но мы не нашли других причин, после нескольких дней residence,2 любителя дома. Проконсультироваться наиболее убедительным, что в крестьянских, младший ребенок, мы обнаружили, что идеальное воспроизведение fellowfor наших собственных малых мальчика.Между мало Гвидо - в этом была его имени, - и самым молодым его братьев и сестер существует разрыв в семь лет. Он составляет от шести до семи лет и, как преждевременное вступление, и ответственность как детям из бедных семей в целом.
Хотя полностью два с половиной года старше, чем мало Робин - и в этом возрасте тридцать месяцев arecrammed с половиной опыт компании Lifetime4 - Гвидо не необоснованные преимущества его superiorintelligence и прочности. Я никогда еще не видел ребенка больше пациента, терпимого и untyrannical. Он neverlaughed на Робин; он не ласкайте или запугивать,Но помогли его небольшой спутник когда он был в трудности andexplained когда он не может понять. В свою очередь, Робин это видела его, рассматривать его в качестве модели и perfectBig мальчика, и покорно имитировали его в каждом случае он не может.
Гвидо был вдумчивый ребенка, уделять brooding.6 можно было бы найти его сидя в углу byhimself, подбородок рукой, колено в колено, повергла в глубочайшую размышлению.И иногда, даже "ПPИCTEГHИ PEMEHЬ разгар играть, он внезапно разорвать, подставка, его руки за back,7 часто хмурится когда andstaring на землю. И его глаза, если бы в них, были красивые в их серьезную и грустный спокойной.
Они были большие глаза, далеко друг от друга, и то, что странно в темно-голубые итальянский ребенка, а светло-синий цвет-серый цвет. Они не всегда были серьезные и спокойной,