It was the view which finally made

It was the view which finally made us take the place. Our nearest neighbours lived very near. We had two sets of them, as a matter of fact, almost in the same house with us. One was the peasant family. Our other neighbours were the owners of the villa. They were a curious people, our proprietors. An old husband, grey, listless, tottering,seventy at least; and a signora of about forty, short, very plump, with tiny fat hands and feet and a pair ofvery large, very dark eyes, which she used with all the skill of a born comedian.
But we had found other reasons, after a few days' residence,2 for liking the house. Ofthese the most cogent was that, in the peasant's youngest child, we had discovered the perfect play-fellowfor our own small boy. Between little Guido - for that was his name - and the youngest of his brothers andsisters there was a gap of seven years. He was between six and seven years old and as precocious, self-assured, and responsible as the children of the poor generally are.
Though fully two and a half years older than little Robin - and at that age thirty months arecrammed with half a lifetime's experience4 - Guido took no undue advantage of his superiorintelligence and strength. I have never seen a child more patient, tolerant, and untyrannical. He neverlaughed at Robin; he did not tease or bully, but helped his small companion when he was in difficulties andexplained when he could not understand. In return, Robin adored him, regarded him as the model and perfectBig Boy, and slavishly imitated him in every way he could.
Guido was a thoughtful child, given to brooding.6 One would find him sitting in a corner byhimself, chin in hand, elbow on knee, plunged in the profoundest meditation. And sometimes, even inthe midst of the play, he would suddenly break off, to stand, his hands behind his back,7 frowning andstaring at the ground. And his eyes, if one looked into them, were beautiful in their grave and pensive calm.
They were large eyes, set far apart and, what was strange in a dark-haired Italian child, ofa luminous pale blue-grey colour. They were not always grave and calm, as in these pensive moments.When he was playing, when he talked or laughed, they lit up. Above those eyes was a beautiful forehead, highand steep and domed in a curve that was like the subtle curve of a rose petal.8 The nose was straight, the chinsmall and rather pointed, the mouth drooped a little sadly at the corners.
My gramophone and two or three boxes of records arrived from England. Guido wasimmensely
interested. The first record he heard, I remember, was that of the slow movement of Bach'sConcerto in D Minor for two violins. That was the disc I put on the turn-table.
Guido came to a halt in front of the gramophone and stood there, motionless, listening. Hispale blue-grey eyes opened themselves wide; making a little nervous gesture that I had often noticed inhim before, he plucked at his lower lip with his thumb and forefingers.
After lunch he reappeared. 'May I listen to the music now?' he asked. And for an hour hesat there in front of the instrument, his head cocked slightly on one side, listening while I put one disc afteranother. Thenceforward he came every afternoon. What stirred him almost more than anything was the Coriolan overture. One day he mademe play it three or four times in succession; then he put it away.
'I don't think I want to hear that any more,' he said.
'Why not?'
'It's too... too...' he hesitated, 'too big,' he said at last. ' I don't really understand it. Play me the one that goes like this.' He hummed the phrase from the D Minor Concerto. 'Do you like that one better?' I asked. He shook his head. 'No, it's not that exactly. But it's easier.' 'Easier?' It seemed to me rather a queer word to apply to Bach. In due course, the piano arrived. After giving him the minimum of preliminary instruction, I let Guido loose on it. He made excellent progress. Every afternoon, while Robin was asleep, hecame for his concert and his lesson. But what to me was more interesting was that he had begun to make uplittle pieces on his own account. He had a passion for canons. When I explained to him the principles of theform he was
enchanted. 'It is beautiful,' he said, with admiration. 'Beautiful, beautiful. And so easy!'
Again the word surprised me. But in the invention of other kinds of music he did not show himself so fertile11 as I hadhoped. 'He's hardly a Mozart,' we agreed, as we played his little pieces over. I felt, it must be confessed, almost aggrieved. He was not a Mozart. No. But he was somebody, as I was to find out, quite extraordinary. It was one morning in the early summer that I made the discovery. I was sitting in the warm shade ofour balcony, working. Absorbed in my work, it was only, I suppose, after the silence had prolonged itselfa considerable time that I became aware that the children were making remarkably little noise. Knowingby experience that when children are quiet it generally means that they are absorbed in some deliciousmischief,got up from my chair and looked over the balustrade to see what they were doing. I expected tocatch them dabbling in water, making a bonfire, covering themselves with tar. But what I actually sawwas Guido, with a burnt stick in his hand, demonstrating on the smooth paving-stones of the path, that thesquare on the hypotenuse of a right-angled triangle is equal to the sum of the squares on the other twosides. Robin listened, with an expression on his bright, freckled face of perfect incomprehension. Guido implored: 'But do just look at this. It's so beautiful. It's so easy.' So easy... The theorem of Pythagoras seemed to explain for me Guide's musical predilections. It was not an infant Mozart we had been cherishing; it was a little Archimedes with, like most of hiskind, an incidental musical twist. Leaning on the rail of the balcony, I watched the children below. I thought of the extraordinary thing I had just seen and of what it meant. I thought of the vast differences between human beings. We classify men by the colour oftheir eyes and hair, the shape of their skulls. Would it not be more sensible to divide them up intointellectual species?
There would be even wider gulfs between the extreme mental types than between a Bushman and a Scandinavian.

Результаты (русский) 1:

По мнению, которое наконец нас занять место. Наши ближайшие соседи жили очень близко. У нас было два набора из них, по сути, почти в одном доме с нами. Один был крестьянской семье. Наши соседи были владельцами виллы. Они были любопытные люди, наши предприниматели. Старый муж, серый, вялый, шатаясь, семьдесят, по крайней мере; и Синьора около сорока, короткие, очень полненькое, с крошечной жир руки и ноги и пара отсовсем большие, очень темные глаза, которые она использовала все мастерство родился комик. Но мы нашли другие причины, после несколько дней проживания, 2 по вкусу в доме. Этих наиболее убедительным был, что, в крестьянской младший ребенок, мы обнаружили идеальный играть fellowfor наш собственный маленький мальчик. Между мало Гвидо - за что его имя - и самая младшая из его братьев andsisters был разрыв в семь лет. Он был от шести до семи лет и как правило, как преждевременное, уверенных в себе и ответственность как дети из бедных. Хотя полностью два с половиной года старше, чем маленький Робин - и в этом возраст тридцати месяцев arecrammed с половиной жизни в experience4 - Гвидо взял не корысти его superiorintelligence и силы. Я никогда не видел ребенка более терпеливы, терпимого и untyrannical. Он neverlaughed на Робин; Он не дразнить или запугивать, но помогла его маленький компаньон, когда он был в andexplained трудности, когда он не мог понять. В свою очередь Робин обожал его, рассматривать его как модель и perfectBig мальчик и рабски подражали ему во всех отношениях, что он мог. Гвидо был задумчивый ребенок, для brooding.6 один бы найти его сидящим в углу byhimself, подбородок в руке, локоть на колено, погрузился в глубочайшей медитации. И иногда, даже в самый разгар игры, он будет внезапно разорвать, стоять, руки за спиной, 7 хмурится andstaring на землю. И его глаза, если посмотреть на них, были красивые в покое их серьезной и задумчивой. Они были большие глаза, установите далеко друг от друга и, что было странно в темноволосый ребенок итальянский, ofa светящиеся бледно-серо голубой цвет. Они не всегда были серьезной и спокойной, как в эти моменты, задумчивый.Когда он играл, когда он говорил или смеялись, они загорелись. Выше эти глаза был красивый лоб, высокими крутыми и куполом в кривой, как тонкий кривой Роза petal.8 нос прямо, chinsmall и довольно заостренные, рот опустились немного уныло на углах. Мой граммофон и два или три коробки из записей прибыл из Англии. Гвидо wasimmensely интерес. Первая запись, которую он услышал, я помню, был медленным движения Bach'sConcerto ре минор для двух скрипок. Это был диск, я положил на поворотный стол. Гвидо остановился перед патефон и стоял там, неподвижно, прислушиваясь. Hispale сине серые глаза открыл себя широкий; сделать немного нервный жест, который я часто заметил inhim раньше, он сорвал на его нижней губы с его большим и указательными. После обеда он появился. «Может ли слушать музыку сейчас?»-спросил он. И за час hesat там перед инструмента, его голова слегка склонила на одной стороне, прослушивания, пока я положил один диск afteranother. Этого времени он приезжал каждый день. То, что вызвало его почти больше, чем что-либо было Увертюра Кориолан. Один день он mademe играть три или четыре раза подряд; Затем он положил ее прочь. «Я не думаю, что я хочу услышать что больше»,-сказал он. «Почему бы нет?» «Это слишком... тоже...' он колебался, «слишком большой,» сказал он наконец. «Я действительно не понимаю. Играть мне тот, который идет как это.» Он напевал фразу от незначительных концерт D. «Нравится ли вам что лучше?» Я спросил. Он покачал головой. ' Нет, это не так точно. Но это проще.» «Проще»? Мне казалось довольно странное слово применить к Бах. В свое время прибыл фортепиано. После предоставления ему минимум предварительные инструкции, я пусть Гвидо свободно на нем. Он сделал значительный прогресс. Каждый день, в то время как Робин спал, hecame на его концерте и его урок. Но то, что мне было более интересно было, что он начал сделать uplittle части на свой счет. Он имел страсть к канонам. Когда я ему объяснил принципы формы он был зачарованный. «Это красиво», сказал он, с восхищением. «Красивая, красивая. И так легко!» Снова слово удивил меня. Но в изобретении других видов музыки он не показал себя так fertile11 как я hadhoped. «Он это вряд ли Моцарт,» мы договорились, как мы играли его маленькие кусочки над. Я чувствовал, она должна признался, почти потерпевшая. Он не был Моцарт. № Но он был кем-то, как я должен был выяснить, довольно необычная. Он был утром в начале лета, что я сделал открытие. Я сидела на балконе редакция теплый оттенок, работает. Всасывается в моей работе, это было только, я полагаю, после того, как молчание продлил курсна значительное время, что мне стало известно, что дети делали удивительно мало шума. Knowingby опыт, что, когда дети тихие это обычно означает, что они поглощаются в некоторых deliciousmischief, встал со стула и посмотрел через перила, чтобы увидеть, что они делают. Я ожидал ихдогнать них вмешиваются в воде, что делает костер, охватывающих себя с дегтем. Но то, что я на самом деле sawwas Гвидо, с обожженной палкой в руке, демонстрируя на гладкой брусчатки по пути, что thesquare на гипотенузу прав-angled треугольника равен сумме квадратов на других twosides. Робин слушал, с выражением на его лице, яркий, веснушчатый идеальный непонимания. Гвидо умолял: «но посмотрите на это. Это так красиво. Это так легко.» Так легко... Теорема Пифагора, по-видимому, объяснить для меня руководство музыкальным пристрастиям. Это был не младенца Моцарта, мы заботы; Это был маленький Архимед с, как и большинство hiskind, случайные музыкальные твист. Опираясь на железнодорожному Балкон, я смотрел детей ниже. Я думал, внеочередную вещь, которую я только что видел и что это означает. Я думал о огромные различия между людьми. Мы классифицировать мужчин цвет их глаз и волос, форма их черепа. Не будет ли более целесообразным разделить их видов intointellectual? Там будет еще шире заливы между крайней психических типов, чем между Бушман и скандинавских.

Результаты (русский) 2:

Это было мнение, которое, наконец, сделал нам занять место. Наши ближайшие соседи жили очень близко. У нас было два набора из них, как на самом деле, почти в одном доме с нами. Один из них был крестьянской семье. Наши соседи были владельцами виллы. Они были любопытные люди, наши собственники. Старый муж, серый, вялый, шатаясь, семьдесят, по крайней мере, и синьора около сорока, короткие, очень пухлые, с крошечными жира рук и ног и пару ofvery большой, очень темными глазами, которые она использовала со всей ловкостью рожденного комик.
Но мы нашли другие причины, после нескольких Резиденция дней ', 2 для симпатии дом. Ofthese наиболее убедительным было то, что в младшего ребенка крестьянина, мы обнаружили идеальный плей-fellowfor наш собственный маленький мальчик. Между мало Гвидо - для этого его звали - и младший из его братьев andsisters было зазора семи лет. Он был между шестью и семь лет, и, как по годам, уверен в себе, и ответственность как дети бедных, как правило есть.
Хотя полностью два с половиной года старше маленькой Робин, - и в этом возрасте тридцати месяцев arecrammed с половины целой жизни experience4 - Гвидо не принимал злоупотреблять его superiorintelligence и силы. Я никогда не видел ребенка более терпеливым, терпимым, и untyrannical. Он neverlaughed на Робина; он не дразнить или хулиган, но помог небольшой спутник, когда он был в трудном andexplained, когда он не мог понять. В свою очередь, Робин обожали его, считали его модели и perfectBig Boy, и рабски подражали ему во всем, как только мог.
Гвидо был вдумчивым ребенком, уделять brooding.6 можно было бы найти, что он сидит в углу byhimself, подбородок в руке , локоть на колено, погрузился в глубочайшую медитацию. А иногда, даже Inthe посреди спектакля, он вдруг разорвать, стоять, заложив руки за спину, 7 хмурится andstaring на землю. И глаза, если смотреть в них, были прекрасны в своей могиле и задумчивый спокойствия.
Они были большие глаза, широко расставленные и, что странно, в темно-рыжая итальянского ребенка, OFA световой бледно серо-голубой цвет. Они не всегда были могилы и спокойно, как в этих задумчивый moments.When он играл, когда он говорил или смеялся, они загорелись. Выше, чем глаз был красивый лоб, highand крутой и венчаются в кривой, которая была, как тонкий кривой розы petal.8 нос прямой, chinsmall и довольно острый, губы опустились немного грустно по углам.
Мой граммофон и два или три коробки записей прибыл из Англии. Гвидо wasimmensely
интересно. Первая запись он услышал, я помню, было то, что в медленном движении Bach'sConcerto ре минор для двух скрипок. Это было диск я ставлю на очередь столе.
Guido остановился перед граммофона и стоял неподвижно, прислушиваясь. Hispale сине-серые глаза открыли себя широкий; делая немного нервным жестом, что я часто замечал inhim раньше, он дернул его нижней губы с его большим и указательным пальцами.
После обеда он снова появился. "Могу ли я слушать музыку теперь? спросил он. И в течение часа hesat там в передней части прибора, его голова слегка наклонил набок, слушая в то время как я ставлю один диск afteranother. Впредь он пришел каждый день. Что побудило его чуть ли не больше, чем что-либо было увертюра Кориолан. Однажды он mademe играть ее три или четыре раза подряд; Затем он спрятал его.
"Я не думаю, что я хочу услышать, что больше", сказал он.
"Почему бы и нет?
"Это слишком ... слишком ... он колебался," слишком большой ", сказал он в конце концов. "Я действительно не понимаю. Сыграй мне ту, что идет как это. Он напевал фразу из ре минор Концерт. 'Вам нравится, что один лучше? Я спросил. Он покачал головой. "Нет, это не то, что именно. Но это легче. 'Полегче?' Мне казалось, довольно странное слово применить к Баху. В свое время, фортепиано прибыли. После давая ему минимум предварительного обучения, я позволяю Гвидо свободно на нем. Он сделал значительный прогресс. Каждый день, в то время как Робин спала, hecame на свой ​​концерт и его уроке. Но то, что мне было интереснее было то, что он начал делать uplittle штук на свой ​​счет. Он имел страсть к канонам. Когда я объяснил ему принципы theform он был
очарован. "Это красиво", сказал он, с восхищением. "Красивая, красивая. И так легко! »
Опять слово удивило меня. Но в изобретении других видов музыки, которую он не показал себя настолько fertile11 как я hadhoped. «Он вряд ли Моцарт," мы договорились, как мы играли свои маленькие кусочки снова. Я чувствовал, что греха таить, почти потерпевшая. Он не был Моцарт. Нет, но он был кто-то, как я должен был узнать, весьма необычным. Это было однажды утром в начале лета, что я сделал открытие. Я сидел в теплой тени ofour балкон, работает. Погруженный в моей работе, это было только, как я полагаю, после тишина продлил itselfa значительного времени, что я стал осознавать, что дети делали удивительно мало шума. Knowingby опыт, что, когда дети тихо как правило, означает, что они будут поглощены в какой-то deliciousmischief, встал со стула и посмотрел через перила, чтобы посмотреть, что они делают. Я ожидал, что tocatch их вмешиваются в воде, что делает костер, прикрываясь дегтя. Но то, что я на самом деле sawwas Гвидо, с обожженной палкой в руке, демонстрируя на гладких тротуарный камней на пути, thesquare на гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов на других twosides. Робин слушал с выражением на его яркой, Лицо в веснушках совершенного непонимания. Гвидо умолял: «Но не просто смотреть на это. Это так красиво. Ведь это так просто. Так легко ... теорема Пифагора, казалось, объяснить для меня музыкальные пристрастия гида. Это не было детской Моцарт мы были лелея; это было немного Архимед с, как большинство из hiskind, случайно музыкальная поворот. Опираясь на перила балкона, я наблюдал, как дети ниже. Я думал о внеочередном вещь, которую я только что видел и то, что он имел в виду. Я думал, что из огромной разницы между людьми. Мы классифицируем людей по цвету oftheir глаз и волос, форма их черепов. Разве не было бы более разумным, чтобы разделить их intointellectual видов?
Там будет еще более широкие заливы между крайними психических типов, чем между бушменов и Скандинавии.

Результаты (русский) 3:

По мнению, наконец, было нас принять. Наши ближайшие соседи живут очень близко. У нас было два набора их, в сущности, почти в том же доме с нами. Один из них заключается в крестьянские семьи. Других наших соседей были владельцы виллы. Они представляют собой любопытные люди, наши собственники. Старого мужа, серый, назначением послов Германии, колеблется,семьдесят по крайней мере; и помимо России во встрече участвовали примерно сорок, короткое замыкание,Очень пухлыми, с крошечными жир руками и ногами и пару ofvery большой, очень темные глаза, которые она используется со всеми навык a родился американский комик.
Но мы не нашли других причин, после нескольких дней residence,2 любителя дома. Проконсультироваться наиболее убедительным, что в крестьянских, младший ребенок, мы обнаружили, что идеальное воспроизведение fellowfor наших собственных малых мальчика.Между мало Гвидо - в этом была его имени, - и молодых братьев andsisters существует разрыв в семь лет. Он составляет от шести до семи лет и, как преждевременное вступление, и ответственность как детям из бедных семей в целом.
Хотя полностью два с половиной года старше, чем мало Робин - и в этом возрасте тридцать месяцев arecrammed с половиной опыт компании Lifetime4 - Гвидо не необоснованные преимущества его superiorintelligence и прочности. Я никогда еще не видел ребенка больше пациента, терпимого и untyrannical. Он neverlaughed на Робин; он не ласкайте или запугивать,