It was afternoon: great clouds stum

It was afternoon: great clouds stumbled across the sky, In the drowsy, half-dark room the young girl sat in a heap near the window, scarcely moving herself, as if she expected a certain timed happening, such as a visit, sunset, a command… Slowly she would draw the fingers of one hand across the back of the other, in the little hollows between the guides, and move her lips in the same sad, vexed way in which her brows came together, and like this too, her eyes would shift about, from the near, shadowed fields, to the west hills, where the sun had dropped a strip of light, and to the woods between, looking like black scars one minute, and like friendly sanctuaries the next, It was all confused… There was the room, too… The white keys of the piano would now and then exercise a fascination over her which would keep her whole body perfectly still for perhaps a minute. But when this passed, full of hesitation, her fingers would recommence the slow exploration of her hands, and the restlessness took her again.

Yes: It was all confused. She was going away: already she had said a hundred times during the afternoon- “I am going away… I am going away. I can’t stand it any longer.” But she had made no attempt to go, In this same position, hour after hour had passed her and all she could think was: “Today I’m going away, I’m tired here, I never do anything, It’s dead, rotten,”

She said, or thought it all without the slightest trace of exultation and was sometimes even methodical when she began to consider: “What shall I take? The blue dress with the rosette? Yes. What else? what else?” And then it would all begin again: “Today I’m going away. I never do anything.”

It was true: she never did anything. In the mornings she got up late, was slow over her breakfast, over everything-her reading, her mending, her eating, her playing the piano, cards in the evening, going to bed. It was all slow-purposely done, to fill up the day. And it was true, day succeeded day and she never did anything different.

But today something was about to happen: no more cards in the evening, every evening the same, with her father declaring: “I never have a decent hand, I thought the ace of trumps had gone! It’s too bad!” and no more: “Nellie, it’s ten o’clock- Bed!” and the slow unimaginative climb of the stairs. Today she was going away: no one knew, but it was so. She was catching the evening train to London.

“I’m going away. What shall I take? The blue dress with the rosette? What else?”

She crept upstairs with difficulty, her body stiff after sitting. The years she must have sat, figuratively speaking, and grown stiff! And as if in order to secure some violent reaction against it all she threw herself into the packing of her things with a nervous vigor, throwing in the blue dress first and after it a score of things she had just remembered. She fastened her bag: it was not heavy. She counted her money a dozen times. It was all right! It was all right. She was going away!

She descended into the now-dark room for the last time. In the dining room someone was rattling teacups, an unbearable, horribly domestic sound! She wasn’t hungry: she would be in London by eight-eating now meant making her sick. It was easy to wait. The train went at 6.18. She looked it up again: “Elden 6.13, Olde 6.18,
London 7.53.”

She began to play a waltz. It was a slow, dreamy tune, ta-tum, turn, ta-tum, turn, ta-tum, turn, of which the notes slipped out in mournful, sentimental succession. The room was quite dark, she could scarcely see the keys, and into the tune itself kept insinuating: “Elden, 6.13, Olde 6.18,” impossible to mistake or forget.
As she played on she thought: “I’ll never play this waltz again. It has the atmosphere of this room. It’s the last time!” The waltz slid dreamily to an end: for a minute she sat in utter silence, the room dark and mysterious, the air of the waltz quite dead, then the teacups rattled again and the thought came back to her: “I’m going
away!”

She rose and went out quietly. The grass on the roadside moved under the evening wind, sounding like many pairs of hands rubbed softly together. But there was no other sound, her feet were light, no one heard her, and as she went down the road she told herself: “It’s going to happen! It’s come at last!”

“Elden 6.13. Olde 6.18.”

Should she go to Elden or Olde? At the crossroads she stood to consider, thinking that if she went to Elden no one would know her. But at Olde someone would doubtless notice her and prattle about it. To Elden, then, not that it mattered. Nothing mattered now. She was going, was as good as gone!

Her breast, tremulously warm, began to rise and fall as her excitement increased. She tried to run over the things in her bag and could remember only “the blue dress with the rosette,” which she had thrown in first and had since covered over. But it didn’t matter. Her money was safe, everything was safe, and with that
thought she dropped into a strange quietness, deepening as she went on, in which she had a hundred emotions and convictions. She was never going to strum that waltz again, she had played cards for
the last, horrible time, the loneliness, the slowness, the oppression were ended, all ended.

“I’m going away!”

She felt warm, her body tingled with a light delicious thrill that was like the caress of a soft night-wind. There were no fears now. A certain indignation, approaching fury even, sprang up instead, as she thought: “No one will believe I’ve gone. But it’s true-I’m going at last.”

Her bag grew heavy. Setting it down in the grass she sat on it for a brief while, in something like her attitude in the dark room during the afternoon, and indeed actually began to rub her gloved fingers over the backs of her hands. A phrase or two of the waltz came back to her… That silly piano! Its bottom G was flat, had always been flat! How ridiculous! She tried to conjure up some sort of vision of London, but it was difficult and in the end she gave way again to the old cry: “I’m going away.” And she was pleased more than ever deeply.

On the station a single lamp burned, radiating a fitful yellowness that only increased the gloom. And worse, she saw no one and in the cold emptiness traced and retraced her footsteps without the friendly assurance of another sound. In the black distance all the signals showed hard circles of red, looking as if they could never
change. But she nevertheless told herself over and over again: ” I’m going away-I’m going away.” And later: “I hate everyone. I’ve changed until I hardly know myself.”

Impatiently she looked for the train. It was strange. For the first time it occurred to her to know the time and she pulled back the sleeve of her coat. Nearly six-thirty! She felt cold. Up the line every signal displayed its red ring, mocking her. “Six-thirty, of course, of course.” She tried to be careless. “Of course, it’s late, the train is late,” but the coldness, in reality her fear, increased rapidly, until she could no longer believe those words.

Great clouds, lower and more than ever depressing, floated above her head as she walked back. The wind had a deep note that was sad too. These things had not troubled her before, now they, also, spoke failure and foretold misery and dejection. She had no spirit, it was cold, and she was too tired even to shudder.

In the absolutely dark, drowsy room she sat down, telling herself: “This isn’t the only day. Some day I shall go. Some day.”

She was silent. In the next room they were playing cards and her father suddenly moaned: “I thought the ace had gone.” Somebody laughed. Her father’s voice came again: “I never have a decent hand! I never have a decent hand! Never!”

It was too horrible! She couldn’t stand it! She must do something to stop it! It was too much. She began to play the waltz again and the dreamy, sentimental arrangement made her cry.

“This isn’t the only day,” she reassured herself.” I shall go. Some day!”

And again and again as she played the waltz, bent her head and cried, she would tell herself that same thing:
“Some day! Some day!”

Результаты (русский) 1:

Это был второй половине дня: большие облака споткнулся через небо, в сонный, половина темной комнате молодая девушка сидела в кучу возле окна, едва движущихся себя, как будто она ожидается определенный временный происходит, такие посещения, закат, команды... Медленно она будет рисовать пальцами одной руки через спину другого, в маленькой впадины между направляющими, и переместить ее губы в так же грустно, спорный в которой ее брови пришли вместе и как это слишком, ее глаза будет сдвиг, от ближайшем, затененных областях, на западе холмы, где солнце упала полосы света и в лесу между, глядя, как черные шрамы одну минуту, и как дружественные святилища следующий, это было все путают... Там тоже был номер... Белые клавиши на фортепиано теперь и после этого будет осуществлять очарование ее который будет держать ее тело неподвижно, возможно на минуту. Но когда это прошло, полный сомнений, ее пальцы бы возобновить медленно изучение ее руки, и неугомонность взял ее снова.Да: Это было все путают. Она уходит: уже сказала она сто раз во второй половине дня-«я буду прочь... Я буду прочь. Я не могу стоять оно нисколько более длиной.» Но она сделала никаких попыток идти, в таком же положении, был час после часа прошло ее и все она могла думать: «сегодня я буду прочь, я устал здесь, я никогда не делать ничего, он мертв, гнилые,»Она говорит, или думал, что это все без малейшего следа ликование и иногда даже методические когда она начала рассмотреть: «что я должен принимать? Синее платье с розеткой? Да. Что еще? что еще?» И тогда он будет все снова начать: «сегодня я буду прочь. Я никогда не делать ничего.»Это было верно: она никогда не делал ничего. По утрам, когда она встала поздно был медленным над ее завтрак, за все ее чтения, ее ремонт, ее питание, ее играть на фортепиано, карты вечером, спать. Это было все медленно намеренно сделал, чтобы заполнить вверх на день. И действительно, день удалось день, и она никогда не делал ничего другого.Но сегодня что-то должно было случиться: не более карт вечером, каждый вечер, то же самое, с ее отцом объявив: «я никогда не имеют достойной стороны, я думал, туз козыри ушли! Это слишком плохо!"и без больше: «Нелли, это десять часов-кровать!» и медленно воображения восхождение по лестнице. Сегодня она собирается уходить: никто не знал, но это было так. Она ловила вечерний поезд в Лондон.«Я буду прочь. То, что принимают? Синее платье с розеткой? Что еще?»Она прокралась наверху с затруднением, ее тело жесткой после заседания. Лет она должна сидел, образно говоря и выросла жесткой! И как будто для того, чтобы обеспечить некоторые бурной реакции против него все она бросилась в упаковку ее вещи с нервной силой, бросали в Голубой платье первый и после него Оценка вещей она только что вспомнил. Она крепится сумку: он не был тяжелым. Она насчитала ей деньги в десятки раз. Это было все в порядке! Это было все в порядке. Она собиралась прочь!Она погрузилась в теперь темная комната в последний раз. В столовой кто-то стук чашки, невыносимо, ужасно внутренних звук! Она не голодны: она будет в Лондоне, восемь употребляя теперь означает делать ее болезни. Это было просто ждать. Поезд отправился на 6,18. Она посмотрела снова: «Элден 6.13, Olde 6.18,Лондон 7.53.»Она начала играть в вальсе. Это был медленный, мечтательный мотив, та Тум, очередь, та Тум, очередь, та Тум, очередь, из которых отмечает выскользнула из подряд скорбное, сентиментальная. Комната была довольно темно, она едва могла видеть ключей, и в настройке сам держал вкрадчивый: «6.13, Элден, Olde 6.18,» невозможно ошибиться или забыть.Как она играла на подумала: «я никогда не играть этот вальс снова. Она имеет атмосферу этого зала. Это в последний раз!» Вальс скользнул мечтательно положить конец: на минуту она сидела в полное молчание, в комнату, темный и таинственный, в эфире вальс довольно мертвых, затем чашки гремели снова и обратно к ней пришла мысль: «я буду««прочь!»Она выросла и вышел тихо. Трава на обочине дороги переехал под вечер ветер, звучание, как многие пары рук потер мягко вместе. Но там был без другой звук, ее ноги были свет, никто не слышал ее, и как она пошла вниз по дороге она сказала себе: "это будет происходить! Она пришла наконец!»«Элден 6.13. Olde 6.18.»Она должна идти к Элден или Olde? На перекрестке, когда она остановилась для рассмотрения думая, что если она пошла Элден никто бы знать ее. Но в Olde кто-то будет несомненно заметили ее и лепет о нем. Для Элден затем, не то чтобы это имело значение. Теперь ничего не имело значения. Она шла, как пропал!Ее грудь, tremulously теплый, начал взлет и падение как ее волнение увеличилось. Она пыталась задавить вещи в сумку и мог вспомнить только «голубое платье с розеткой,» который она брошена в первом и с тех пор были охвачены. Но это не имеет значения. Ее деньги была безопасной, все было безопасным и с этимдумал, что она упала в Странная тишина, углубления, как она пошла на, в котором она была сто эмоции и убеждения. Она никогда не будет снова бренчать, вальс, она играла карты дляПоследний, ужасное время, одиночество, медлительность, угнетение были закончился, все закончилось.«Я буду прочь!»Она почувствовала тепло, ее тело покалывали с легкие вкусные волнение, как ласкать мягкий ночной ветер. Теперь было без опасений. Некоторые возмущение, приближается к ярости даже, вместо этого, вскочил, как она думала: «ни один будет верить, я ушел. Но это правда-я собираюсь наконец.»Сумку росла тяжелая. Установив его в траве она сидел на нем за краткое время, в что-то вроде ее отношение в темной комнате во второй половине дня и действительно на самом деле начал тереть ее перчатках пальцы за спиной руки. Фраза или два вальса вернулся к ней... Это глупо фортепиано! Ее дно G была плоской, всегда был плоский! Как смешно! Она пыталась воображении своего рода видения из Лондона, но было трудно и в конце концов она дала снова старые Крик: «Я буду прочь.» И она более чем когда-либо глубоко удовлетворена.На станции сожгли единый огонь, излучающий прерывистый желтизны, что только увеличение мрак. И хуже, она увидела не один и в холод пустоты прослежены и retraced ее стопам без дружественных гарантии другой звук. В черный расстояние всех сигналов показал жесткий круги красного, глядя, как будто они никогда не могизменения. Но тем не менее сказала она себя снова и снова: «я буду прочь-я буду прочь.» И позже: «я ненавижу всех. Я изменил до тех пор, пока я едва знаю себя.»С нетерпением она посмотрела на поезд. Это было странно. В первый раз это произошло к ней, чтобы узнать время и она вытащил обратно рукав ее пальто. Почти тридцать шесть! Она чувствовала холодной. Вверх по линии каждый сигнал отображается красное кольцо, насмешливо ее. «Шесть-тридцать, конечно, конечно.» Она пыталась быть небрежным. «Конечно, это поздно, поезд опаздывает,» но холодность, в действительности ее страх, увеличился, до тех пор, пока она больше не могла поверить эти слова.Большие облака, Нижняя и более чем когда-либо удручает, плыли над ее головой, когда она шла обратно. Ветер был глубокий Обратите внимание, что тоже было грустно. Эти вещи не беспокоило ее раньше, теперь они, Кроме того, говорил, неудачи и предсказанные несчастья и уныние. Она была не дух, было холодно, и она была слишком устал, чтобы даже дрожь.В абсолютно темной, сонный комнате она садилась, говорю себе: «это не единственный день. Некоторые день должен идти. Некоторый день.»Она молчала. В следующем номере, они были игральные карты и ее отец внезапно простонала: «Я думал, ace ушел». Кто-то смеялся. Снова раздался голос своего отца: «я никогда не иметь достойную руку! Я никогда не иметь достойную руку! ««««Никогда!»Это было слишком ужасно! Она терпеть не мог его! Она должна делать то, чтобы остановить его! Это было слишком много. Она начала играть снова вальс и мечтательной, сентиментальные договоренность ее крик.«Это не единственный день,» она заверила себя.» Я должен идти. Некоторые день!»И снова и снова как она играет вальс, Бент ее голову и плакала, она скажет сама что то же самое:«Некоторые день! Некоторые день!»

Результаты (русский) 2:

Это было во второй половине дня: великие облака наткнулся на небе, В сонном, наполовину темной комнате молодой девушки сидели в кучу возле окна, едва движется сама, как будто она ожидала определенная по времени происходит, например, в гостях, закат, команда ... Медленно она будет опираться на пальцы одной руки на спине другого, в маленьких пустотах между направляющими, и шевелить губами в то же печальной, спорный способ, в котором брови сошлись, и, как это слишком, глаза бы переложить о, с Ближнего, затененных областях, на запад холмов, где солнце снизилось полосу света, и в лес между ними, глядя, как черные шрамы одну минуту, и, как дружественных святилищ следующий, было все путают ... Был в комнате, тоже ... Белые клавиши рояля бы сейчас, а затем осуществлять обаяние над ней, который будет держать все ее тело совершенно неподвижно в течение возможно минуты. Но когда это прошло, полный колебаний, пальцы бы возобновить медленное освоение руках, и беспокойство снова взял ее. Да: Это было все путают. Она уезжает: она уже сказала сто раз в течение afternoon- "Я уезжаю ... Я уезжаю. . Я не могу больше терпеть "Но она не сделала никакой попытки идти, в этом же положении, через час после часа прошло ее и все, что она могла думать:" Сегодня я ухожу, я устал здесь Я никогда ничего не делаю, он мертв, гнилые, "Она сказала, или думал, все это без малейшего следа ликования и иногда даже методической, когда она начала рассматривать:" Что я должен взять? Синем платье с розеткой? Да. Что еще? что еще "А потом все это начнется снова:" Сегодня я ухожу. Я никогда ничего не делаю ". Это была правда: она никогда ничего не делал. По утрам она встала поздно, медленно над ее завтрак, над всем-ее чтение, ее исправление, ее питания, ее играет на пианино, карты вечером, ложась спать. Все это было медленно намеренно сделано, чтобы заполнить день. И это была правда, день удалось день, и она никогда не что-нибудь другое. Но сегодня что-то должно было произойти: нет больше карт в вечернее время, каждый вечер то же самое, с ее отцом заявив: "Я никогда не иметь достойную руку, я думал, главный козырь ушел! Это слишком плохо "и не более:" Нелли, это не десять o'clock- кровать "и медленно воображения подняться по лестнице!. Сегодня она уезжает: никто не знал, но это было так. Она ловил вечерний поезд в Лондон. "Я ухожу. Что я должен взять? Синем платье с розеткой? Что еще? "Она подкралась наверху с трудом, ее тело жесткой после заседания. Годы она должна сидел, образно говоря, и вырос жесткой! И как будто для того, чтобы обеспечить некоторую бурную реакцию против всех она бросилась в упаковке ее вещи с нервной силой, бросая в синем платье в первую очередь это и после него со счетом вещей, которые она только что вспомнил. Она крепится сумку: она не была тяжелой. Она посчитала ее деньги десятки раз. Все было в порядке! Все было в порядке. Она уходит! Она спустилась в ныне темной комнате в последний раз. В столовой кто-то гремел чашки, невыносимую, ужасно внутренний звук! Она не была голодна: она будет в Лондоне восемь едят Теперь означало делает ее больной. Это было легко, чтобы ждать. Поезд отправился в 6.18. Она посмотрела его снова: "Элден 6.13, 6.18, Olde. Лондон 7,53" Она начала играть вальс. Это был медленный, мечтательный мелодия, та-тум, поворот, та-тум, поворот, та-тум, поворот, из которых отмечает выскользнул в скорбном, сентиментальный подряд. В комнате было совсем темно, она едва могла видеть ключи, и в размере сама хранится вкрадчивый: "Элден, 6.13, Olde 6,18," невозможно перепутать или забыть. Как она играла на она подумала: "Я никогда не буду играть в эту вальс снова. Он имеет атмосферу этой комнаты. Это был последний раз, "Вальс скользнул мечтательно к концу: на минуту она сидела в полной тишине, темная комната и таинственный, воздух вальса мертв, то чашки гремели снова и мысль вернулась к ней: "Я собираюсь сейчас!" Она поднялась и вышла тихо. Трава на обочине дороги переехал под вечерним ветром, звучащий, как и многие пары рук потер тихо вместе. Но не было никаких других звуков, ноги были легкие, никто не слышал ее, и, как она пошла вниз по дороге она рассказала сама: "Это случится! Вот оно, наконец! "" Элден 6.13. Олд 6.18 ". Если она пойти Элден или Olde? На перекрестке она стояла, чтобы рассмотреть, думая, что если она пошла Элден никто не будет знать, ее. Но в Olde кто-то, несомненно, заметил ее и болтать об этом. Для Элден, то, не то, что имело значение. Ничто не имело значения в настоящее время. Она собиралась, было так хорошо, как ушел! Ее груди, трепетно ​​тепло, начал подниматься и опускаться, как ее волнение увеличивается. Она попыталась бежать за вещами в сумке и может вспомнить только "голубое платье с розеткой", который она бросили в первый и с тех пор было охвачено более. Но это не имеет значения. Ее деньги в безопасности, все было безопасно, и с этой мыслью она упала в странную тишину, углубление как она, в котором она была сто эмоции и убеждения. Она никогда не собирался бренчать, что вальс снова, она играла в карты на последнем, страшном времени, одиночество, медлительность, угнетение закончились, все закончилось. "Я ухожу!" Она чувствовала тепло, ее тело начало покалывать с легким трепетом вкусной, что было, как ласка мягкой ночной ветер. Там не было никаких опасений сейчас. Некий негодование, приближается ярость даже вскочил, а, так как она подумала: "Никто не поверит, я пошел. Но это правда, я собираюсь наконец. "Ее сумка отяжелели. Установка его на траву, она сидела на нем в течение короткого время, в чем-то, как ее отношение в темной комнате в течение дня, и действительно на самом деле начал тереть ее перчатках пальцы по спинам своих руках. Фраза или два вальса вернулся к ней ... Вот глупый пианино! Его дно G плоская, всегда был плоским! Как смешно! Она пыталась вызвать в воображении какие-то видения Лондоне, но это было трудно, и в конце концов она снова дала путь к старому криком: "Я ухожу". И она была довольна больше, чем когда-либо глубоко. На вокзале один горела лампа, излучающая прерывистый желтизну, что только увеличило мрак. И что еще хуже, она никого не увидела, а в холодной пустоте, и проследить проследить ее шаги без дружеской обеспечения другого звука. В черном расстоянии все сигналы показали жесткие круги красного, глядя, как будто они никогда не могли изменить. Но, тем не менее, она сказала себе снова и снова: "Я ухожу, я собираюсь прочь." И далее: "Я ненавижу всех. Я изменил, пока я с трудом не знаю. "С нетерпением она посмотрела на поезд. Это было странно. Впервые это произошло с ней, чтобы узнать время, и она откинула рукав пальто. Почти шесть тридцать! Она чувствовала холода. До линии каждый сигнал отображается его красное кольцо, насмехаясь ее. "Шесть тридцать, конечно, конечно." Она пыталась быть небрежным. "Конечно, это поздно, поезд опаздывает," но холодность, в действительности ее страх, быстро растет, пока она больше не могла поверить, эти слова. Великие облака, ниже и более чем когда-либо удручает, плавали над головой, как она вернулся. Ветер был глубокий сведению, что было грустно тоже. Эти вещи не беспокоили ее раньше, теперь они, также, говорил провал и предсказал страдания и уныние. Она не имела дух, было холодно, и она была слишком устал, даже вздрогнуть. В абсолютно темной комнате, сонный села, говоря себе: "Это не только день. Когда-нибудь я пойду. Некоторые день. "Она молчала. В следующей комнате они играли в карты и ее отца вдруг застонал: "Я думал, что туз ушел." Кто-то засмеялся. Голос отца опять пришел: "Я никогда не иметь достойную руку! Я никогда не иметь приличную руку! Никогда не! "Это было слишком ужасно! Она не выдержала! Она должна что-то сделать, чтобы остановить его! Это было слишком много. Она начала играть снова вальс и мечтательный, сентиментальный расположение сделало ее крик. "Это не только день," успокоила она себя. "Я пойду. ! Однажды "И снова и снова, как она играла вальс, склонила голову и закричал, что она скажет себе, что то же самое:« Когда-нибудь! Некоторые день! "

Результаты (русский) 3:

Он был во второй половине дня: большой "облака" наткнулся по небу, в сонном состоянии, половина в темной комнате эта девушка сидела в куче около окна, практически не движется сама, как если бы она была ожидать определенного промежутка времени происходит, например, поездки, закат, а команд ... медленно она хотела бы обратить внимание пальцы одной руки в задней части других, в мало проваливаться между направляющими, и ее губы в том же печальный,Больной, как ее мордочка тупоконечная собрались вместе, и, как это слишком, ее глаза были бы о, с, поля, на западе холмы, где солнце сократился полосы света, и в лесу между, как черные следы одной минуты, и хотел бы дружественные заповедников в следующем, все было путать ... не было в зале,Слишком ... белые клавиши рояля бы сейчас, а затем осуществлять сдаться над ее, ее тело абсолютно по-прежнему возможно, в минуту. Но когда это прошло, рывки, ее пальцы бы возобновить медленное освоение ее руки, и некоторая нервозность ее снова.ветровому Да: все было путать. Она собирается.