Bertram now bade his mother farewel

Bertram now bade his mother farewell. The countess parted with this dear son with tears and many blessings, and commended him to the care of Lafeu, saying, “Good my lord, advise him, for he is an unseasoned courtier.” 3
Bertram’s last words were spoken to Helena, but they were words of mere civility, wishing her happiness; and he concluded his short farewell to her with saying, “Be comfortable to my mother, your mistress, and make much of her.” 4
Helena had long loved Bertram, and when she wept in sad mournful silence, the tears she shed were not for Gerard de Narbon. Helena loved her father, but in the present feeling of a deeper love, the object of which she was about to lose, she had forgotten the very form and features of her dead father, her imagination presenting no image to her mind but Bertram’s. 5
Helena had long loved Bertram, yet she always remembered that he was the count of Rousillon, descended from the most ancient family in France. She of humble birth. Her parents of no note at all. His ancestors all noble. And therefore she looked up to the high-born Bertram as to her master and to her dear lord, and dared not form any wish but to live his servant, and so living to die his vassal. So great the distance seemed to her between his height of dignity and her lowly fortunes, that she would day, “It were all one that I should love a bright particular star, and think to wed it, Bertram is so far above me.” 6
Bertram’s absence filled her eyes with tears and her heart with sorrow; for though she loved without hope, yet it was a pretty comfort to her to see him every hour, and Helena would sit and look upon his dark eye, his arched brow, and the curls of his fine hair, till she seemed to draw his portrait on the tablet of her heart, that heart too capable of retaining the memory of every line in the features of that loved face. 7
Gerard de Narbon, when he died, left her no other portion than some prescriptions of rare and well-proved virtue, which by deep study and long experience in medicine he had collected as sovereign and almost infallible remedies. Among the rest, there was one set down as an approved medicine for the disease under which Lafeu said the king at that time languished: and when Helena heard of the king’s complaint, she, who till now had been so humble and so hopeless, formed an ambitious project in her mind to go herself to Paris, and undertake the cure of the king. But though Helena was the possessor of this choice prescription, it was unlikely, as the king as well as his physicians was of opinion that his disease was incurable, that they would give credit to a poor unlearned virgin, if she should offer to perform a cure. The firm hopes that Helena had of succeeding, if she might be permitted to make the trial, seemed more than even her father’s skill warranted, though he was the most famous physician of his time; for she felt a strong faith that this good medicine was sanctified by all the luckiest stars in heaven to be the legacy that should advance her fortune, even to the high dignity of being count Rousillon’s wife. 8
Bertram had not been long gone, when the countess was informed by her steward, that he had overheard Helena talking to herself, and that he understood from some words she uttered, she was in love with Bertram, and thought of following him to Paris. The countess dismissed the steward with thanks, and desired him to tell Helena she wished to speak with her. What she had just heard of Helena brought the remembrance of days long past into the mind of the countess; those days probably when her love for Bertram’s father first began; and she said to herself, “Even so it was with me when I was young. Love is a thorn that belongs to the rose of youth; for in the season of youth, if ever we are nature’s children, these faults are ours, though then we think not they are faults.” While the countess was thus meditating on the loving errors of her own youth, Helena entered, and she said to her, “Helena, you know I am a mother to you.” Helena replied, “You are my honourable mistress.”—“You are my daughter,” said the countess again, “I say I am your mother. Why do you start and look pale at my words?” With looks of alarm and confused thoughts, fearing the countess suspected her love, Helena still replied, “Pardon me, madam, you are not my mother; the count Rousillon cannot be my brother, nor I your daughter.”—“Yet, Helena,” said the countess, “you might be my daughter-in-law; and I am afraid that is what you mean to be, the words mother and daughter so disturb you. Helena, do you love my son?”—“Good madam, pardon me,” said the affrighted Helena. Again the countess repeated her question. “Do you love my son?”—“Do not you love him, madam?” said Helena. The countess replied, “Give me not this evasive answer, Helena. Come, come, disclose the state of your affections, for your love has to the full appeared.” Helena on her knees now owned her love, and wit

Результаты (русский) 1:

Бертрам теперь его распрощались мать. Графиня расстались с этой дорогой сын со слезами и многие благословения и высоко оценили его заботе о Lafeu, сказав: «Хорошее Господи, консультировать его, ибо он неприученный придворный.» 3 Бертрам его последние слова были сказаны Елены, но они были слова просто вежливость, ее счастьем; и он завершил его короткое прощание, ей с говоря, «быть удобной для моей матери, хозяйка и сделать большую часть её». 4 Хелена давно любил Бертрам, и когда она плакала грустно скорбное молча, которую она пролить слезы были не для Жерар де Narbon. Хелена любила своего отца, но в настоящее время чувство глубокой любви, объектом которой она была около терять, она забыла очень формы и особенности ее мертвого отца, ее воображение, представляя нет изображения для ее ум, но Бертрам. 5 Хелена давно любил Бертрам, но она всегда помнил, что он был граф Руссильона, выведенный из самых древних семьи во Франции. Она скромная рождения. Ее родители не отметить на всех. Его предки всех благородных. И поэтому она посмотрел высоким родился Бертрам своего хозяина, а также ее дорогой Господь и не смел образуют любое желание, но жить его слуга и таким образом жизни умереть его вассалом. Настолько большое расстояние казалось ей между его высоту достоинства и ее скромное судьбе, что она будет день, «это было все одно что я должен любить частности яркая звезда, и думаю жениться его, Бертрам пока выше меня.» 6 Bertram’s absence filled her eyes with tears and her heart with sorrow; for though she loved without hope, yet it was a pretty comfort to her to see him every hour, and Helena would sit and look upon his dark eye, his arched brow, and the curls of his fine hair, till she seemed to draw his portrait on the tablet of her heart, that heart too capable of retaining the memory of every line in the features of that loved face. 7 Gerard de Narbon, when he died, left her no other portion than some prescriptions of rare and well-proved virtue, which by deep study and long experience in medicine he had collected as sovereign and almost infallible remedies. Among the rest, there was one set down as an approved medicine for the disease under which Lafeu said the king at that time languished: and when Helena heard of the king’s complaint, she, who till now had been so humble and so hopeless, formed an ambitious project in her mind to go herself to Paris, and undertake the cure of the king. But though Helena was the possessor of this choice prescription, it was unlikely, as the king as well as his physicians was of opinion that his disease was incurable, that they would give credit to a poor unlearned virgin, if she should offer to perform a cure. The firm hopes that Helena had of succeeding, if she might be permitted to make the trial, seemed more than even her father’s skill warranted, though he was the most famous physician of his time; for she felt a strong faith that this good medicine was sanctified by all the luckiest stars in heaven to be the legacy that should advance her fortune, even to the high dignity of being count Rousillon’s wife. 8 Bertram had not been long gone, when the countess was informed by her steward, that he had overheard Helena talking to herself, and that he understood from some words she uttered, she was in love with Bertram, and thought of following him to Paris. The countess dismissed the steward with thanks, and desired him to tell Helena she wished to speak with her. What she had just heard of Helena brought the remembrance of days long past into the mind of the countess; those days probably when her love for Bertram’s father first began; and she said to herself, “Even so it was with me when I was young. Love is a thorn that belongs to the rose of youth; for in the season of youth, if ever we are nature’s children, these faults are ours, though then we think not they are faults.” While the countess was thus meditating on the loving errors of her own youth, Helena entered, and she said to her, “Helena, you know I am a mother to you.” Helena replied, “You are my honourable mistress.”—“You are my daughter,” said the countess again, “I say I am your mother. Why do you start and look pale at my words?” With looks of alarm and confused thoughts, fearing the countess suspected her love, Helena still replied, “Pardon me, madam, you are not my mother; the count Rousillon cannot be my brother, nor I your daughter.”—“Yet, Helena,” said the countess, “you might be my daughter-in-law; and I am afraid that is what you mean to be, the words mother and daughter so disturb you. Helena, do you love my son?”—“Good madam, pardon me,” said the affrighted Helena. Again the countess repeated her question. “Do you love my son?”—“Do not you love him, madam?” said Helena. The countess replied, “Give me not this evasive answer, Helena. Come, come, disclose the state of your affections, for your love has to the full appeared.” Helena on her knees now owned her love, and wit

Результаты (русский) 2:

Bertram Теперь простился его мать на прощание. Графиня расстался с этим дорогим сына со слезами и многие благословения, и высоко оценила его заботу о Lafeu, говоря: "Боже мой, советую ему, потому что он является неприученный придворный." 3
последние слова Бертрама были сказаны Елены, но они были просто слова вежливости, желая ей счастья; и он закончил свою короткую прощание с ней с словами: "Будь комфортно с моей матерью, любовницей, и сделать многое из нее." 4
Елены уже давно любила Бертрама, и когда она плакала в грустном скорбном молчании, слезы она пролила не было для Жерара де Narbon. Елена любила своего отца, но в настоящем чувстве более глубокой любви, объектом которого она собиралась потерять, она забыла саму форму и черты ее покойного отца, ее воображение не представляя никакого образа в ее голове , но Бертрам. 5
Елена уже давно любила Бертрама, но она всегда помнить , что он был граф Руссильона, происходил из самой древней семьи во Франции. Она незнатного рождения. Ее родители не записки на всех. Его предки все благородные. И поэтому она подняла глаза к знатного Бертрам , как к своему хозяину и к своему дорогому господина, и не посмел формировать любое желание , но жить , слуга его, и так живет , чтобы умереть своему вассалу. Так велико расстояние казалось ей между его высоты достоинства и ее низшими судьбы, что она будет день, "Это было все одно , что я должен любить яркую конкретную звезду, и думать , чтобы жениться на его, Bertram так гораздо выше меня." 6
отсутствие Бертрама наполнили ее глаза слезами и ее сердце печалью; ибо , хотя она любила без надежды, но это было довольно приятный для нее , чтобы увидеть его каждый час, и Елена будет сидеть и смотреть на его темные глаза, его арочные брови и завитки его тонкие волосы, пока она , казалось, выхватить портрет на планшете ее сердца, что сердце тоже способны сохранять память каждой строки в особенностях , которые любят лицо. 7
Жерар де Narbon, когда он умер, не оставил ей никакой другой части , чем некоторые предписания редких и хорошо доказанного силу, которая по глубокому изучению и многолетним опытом работы в медицине он собирал в качестве суверенных и почти безошибочных средства правовой защиты. Среди остальных, был один поставил в качестве одобренного лекарственного средства для заболевания , при которых Lafeu сказал король в это время томился: и когда Елена услышала жалобы короля, она, который до сих пор был настолько скромным и так безнадежно, формируется амбициозный проект , в ее сознании , чтобы перейти себя в Париж, и взяться за лечение короля. Но хотя Елены был обладателем этого выбора рецепта, это было маловероятно, так как король, а также его врачи были мнения , что его болезнь неизлечима, что они дадут кредит в бедной незнающий девственницей, если она должна предложить , чтобы выполнить излечение. Фирма надеется , что Хелена имела на успех, если она может быть разрешено сделать судебный процесс, казалось , даже больше , чем мастерство ее отца оправданным, хотя он был самым известным врачом своего времени; потому что она почувствовала сильную веру , что это хорошее лекарство освящен всеми удачливые звезды на небе , чтобы быть наследие , которое должно продвинуть свое состояние, даже высокому достоинству быть жена рассчитывать Руссильона в. 8
Bertram не было давно уже нет, когда графиня была проинформирована ее приказчика, что он подслушал Хелена разговаривала сама с собой, и что он понял из некоторых слов , которые она произнесены, она была влюблена в Бертрам, и мысль о том вслед за ним в Париж , Графиня уволил стюарда с благодарностью, и просили его , чтобы сказать Елене она хотела бы поговорить с ней. То , что она только что услышала Елены принес поминания давно минувших дней в уме графине; в те дни , когда , вероятно , ее любовь к отцу Бертрама впервые начал; и она сказала себе: "Так это было со мной , когда я был молод. Любовь является шипом , который принадлежит к розе молодежи; для сезона молодости, если когда - либо мы дети природы, эти недостатки наши, хотя тогда мы думаем , что не они являются разломы. " В то время как Графиня , таким образом , медитируя на любящей ошибки своей молодости, Хелена вошла, и она сказала : к ней, "Елена, вы знаете , я мать к вам." Елена ответила: "ты моя почетная хозяйка." - "ты моя дочь," сказала графиня снова, "Я говорю , что я твоя мать. Почему вы начинаете и выглядеть бледно на мои слова "С взглядами тревоги и путаных мыслей, опасаясь графине подозревал свою любовь, Хелена еще ответила:" Пардон, мадам, ты не моя мать; . граф не может Руссильон быть мой брат, ни я ваша дочь "-" Тем не менее, Елена, "сказала графиня," Вы могли бы быть моя дочь в законе; и я боюсь , что это то , что вы имеете в виду , чтобы быть, слова мать и дочь так беспокоить вас. Хелена, ты любишь моего сына? "-" Хорошо мадам, простите меня, "сказал испугавшись Елены. Опять же графиня повторила свой ​​вопрос. "Ты любишь моего сына делать?" - "Не ты его любишь, мадам" , сказал Хелена. Графиня ответила: «Дайте мне не этот уклончивый ответ, Елена. Полноте, раскрывают состояние ваших привязанностей, ибо ваша любовь должна в полной мере появилась. "Елены на коленях в настоящее время принадлежит ее любовь, и остроумие